– Гильотина, – узнала механизм мама Василисы.
– Ты права, мамуля, – подтвердил Рибаджо, – это гильотина, машина для приведения в исполнение смертной казни путём отсечения головы.
– А здесь она зачем? – удивилась бабушка.
– О! – воскликнула мадам Тюссо, – это страшное сооружение сыграло большую роль в моей жизни. Именно ей мне могли отсечь голову во время Великой Французской революции. Меня, как придворную художницу, сочли пособницей королей и посадили на восемь месяцев в тюрьму, а затем приговорили к смерти. В день казни мою голову обрили тупой бритвой, оторвали ворот у тюремной одежды, затем стражник подтолкнул меня к двери и я ступила на эшафот. Обратной дороги не было! И тут я думаю, опять не обошлось без волшебства, – мадам Мари пристально взглянула на Рибаджо, который отвернувшись к окну, потупил хитрющий взгляд. – Вот, вот, я так и думала – это твой дед – прохиндей сообщил революционерам о моём умении мастерить восковые фигуры. Эти негодяи, прямо на месте казни, в обмен на жизнь, взяли с меня обещание делать маски с лиц их жертв. Тогда я просто спрыгнула с эшафота и с радостью побежала домой. В моей голове не возникла мысль, какое неслыханное испытание поджидает глупышку Мари впереди. По приказу вождей революции, мне пришлось делать восковые слепки с голов, брошенных палачом в корзину. Но ведь это же были головы тех людей, которых я любила: короля Людовика XVI и его жены королевы Марии-Антуанетты, сестры короля и многих, многих других милых моему сердцу людей!
Мадам Мари закрыла глаза и её лицо окаменело, будто Рибаджо и не вдыхал в неё жизнь. Волшебник решил, что сила его волшебства иссякла и вскинул руки готовясь к новому заклинанию, но в это время из-под опущенных век Мари выкатилась слеза.
– Не надо, Рибаджик… – прошептала мама, – она вспоминает…
* * *
Она вспомнила, как с грустью смотрела в серое прикрытое вуалью ночи окно спальни в доме доктора Куртиуса в Париже. Тогда Мари осторожно провела по ежику едва отросших волос и с горечью подумала, что с такой прической не посмеет показаться на глаза своему возлюбленному графу Ля Рокку. Сидя в тюрьме она часто представляла себе его лицо, оно было знакомо ей до последней черточки. Мари любила ласкать его руками и губами. По ночам в Версале она рисовала портрет любимого, чтобы сократить время расставания.
– Где ты, мой дорогой? – шептала Мари, – почему не ищешь меня? Мне так жутко в тюремной камере…
Сжавшись от страха и приютившись в уголке холодной кровати Мари представила себе беседку в потаённом уголке версальского сада. В ней всегда пахло розами и жасмином. Здесь после уроков рисования с принцессой Элизабет она встречалась с графом Ля Рокком. Он нёс при дворе короля обязательную для молодой знати, службу. Свидания их были короткими, но влюблённые успевали помечтать о совместной жизни после свадьбы, дату которой давно назначили и ждали с нетерпением. Всё разрушила Революция!
– Я, надеюсь, он успел бежать, – успокаивала себя Мари, – поэтому не может меня найти. Хорошо если бы это было так!
Воспоминания девушки прервал громкий стук в дверь:
– Именем Революции, откройте! – гремел грозный голос с улицы.
– Они помиловали меня! – воскликнула Мари. – Неужели, негодяи прислали их за Филиппом?
Мари бросилась по лестнице вниз и почти столкнулась у двери с отчимом Филиппом Куртиусом:
– Если это за мной, не волнуйся девочка, береги себя. – прошептал отчим. – Я прожил с тобой и твоей матерью много счастливых лет. Свою коллекцию восковых фигур я завещаю тебе…
Филипп отворил дверь – на пороге стоял главный палач Парижа Шарль Анри Сонсон. В обеих руках он держал по отрубленной голове. Одной из которых была голова графа Ля Рокка. Сонсон брезгливо бросил головы к ногам доктора и Мари:
– Приказано с голов сих государственных преступников сделать восковые маски. Приступайте, пока они не протухли…
Ни один мускул не дрогнул на лице Мари. Она пристально смотрела в глаза главного палача Парижа. Казалось, девушка хотела взглядом выжечь бесстыдную ухмылку с лица непрошеного гостя.
– Хорошо, девчонка! Хорошо! – похвалил Мари Анри Сонсон, – Вот такое лицо должно быть у дочери потомственного палача при виде головы преступника…
Мари не ответила, она круто развернулась и не глядя ни на кого, пошла в свою комнату.
Три дня Филипп Куртиус пытался достучаться до приёмной дочери. Три дня он умолял Мари открыть дверь. На четвертый доктор взломал её.
Мари сидела у сдвинутого к окну стола, как каменное изваяние. На столе в полный рост лежала восковая фигура графа Ля Рокка.
– Как же ты сделала его без… – Филип осёкся на полуслове. Он понял – она лепила его по памяти.
* * *
Мадам Тюссо встрепенулась и открыла глаза:
– Спасибо, Рибаджо, что ты не покинул меня в моих воспоминаниях, – Мари улыбнулась мягкой доброжелательной улыбкой, – я чувствовала твоё присутствие…
Мадам МАРИ провела ладонью по лицу, стряхивая последние остатки воспоминаний, и уже спокойно продолжила рассказ:
– Они заставляли меня отыскивать интересующие их головы на кладбище, среди множества обагрённых кровью останков. При жизни я часто оставалась в музее на ночь, я не хотела расставаться с теми, кого любила. К тому же, именно свадебные фигуры короля и королевы, выставленные Филиппом в витрине нашей лавки в Париже, определили дальнейшую мою жизнь. Они привлекли толпы любопытных людей. Весь Париж пришёл взглянуть на молодожёнов. Именно тогда у Филиппа родилась мысль о создании музея восковых фигур.
Василиса, слушая мадам Тюссо, внимательно вглядывалась в десятки знакомых лиц, застывших в воске. Здесь весело развалившись на диване, веселилась Ливерпульская четвёрка, знаменитый ансамбль «Битлз», Майкл Джексон в чёрной мужской шляпе с красной лентой застыл в неповторимой лунной походке, и Джек Воробей был не менее обаятелен, чем в «Пиратах Карибского моря», а Шрек ещё более зелёный и забавный, чем в мультфильме. Неожиданно, Василиса увидела у входа в следующий зал женщину, ей было плохо. У неё, очевидно, случился сердечный приступ.
– Смотрите! – закричала Васюшка, и бросилась бедолаге на помощь. Вслед за подружкой поспешил Алька. Пробегая мимо женщины – полицейского мальчишка укоризненно бросил:
– Что же вы стоите, помогите, она, наверное, здесь с самого закрытия лежит…
– Она здесь лежит уже много лет … – услышали ребята повеселевший голос мадам Мари, – с самого открытия музея… – а проходя мимо женщины – полицейского хозяйка музея обняла и потрепала блюстительницу закона за нос, – Ай-я-яй, как нехорошо! Стоишь здесь, как истукан. Разве ты не видишь – женщине плохо! Вот как я вас разыграла! – легонько пританцовывая и прихлопывая в ладоши радовалась мадам Тюссо, – они вовсе, вовсе не живые, они вовсе, вовсе восковые, – припевала она звонким голоском, – Ой! Ой! Ой! – это уже был возглас не радости, а ужаса. Он вырвался у мадам Мари после того, как она увидела, что только что умирающая от сердечного приступа восковая женщина – главный «прикол» Лондонского музея, вдруг поднялась, и отряхнув платье, с милой улыбкой направилась прямо к мадам Тюссо.
– Мадам Мари! – воскликнула женщина, – вы, что не узнаёте меня? Это я Бернардина…
– Ай-я-яй, как не хорошо забывать старых знакомых!! – легонько пританцовывая и прихлопывая в ладоши радовался Рибаджо, – А, как я, вас разыграл, мадам Мари?! – выделяя букву «Я» звенел озорным смехом молодой волшебник.
– Так она живая или восковая? – вылезая из варежки, недовольно кряхтел Кешка..
– Кто их разберёт, – отозвалась бабушка, – они здесь все, как живые…
В это время совершенно живая Бернардина, приблизившись к мадам Мари энергично чмокнула её в щёку:
– Мари, детка, как вы истая парижанка оказались в Лондоне?
– Ничего себе детка! – зашептал в ухо Рибаджо Кещка, примащиваясь у того на плече.
– По сравнению с Бернардиной мадам Мари детка, ты забыл, сколько ей на самом деле лет? – Рибаджо ласково потрепал попугая за хохолок.
– Прошу прощения заспал чуток… Так, как вы оказались в Лондоне, мадам Тюссо, – повторил вопрос любопытный попугай. – Мой прадед королевский попугай Кешью III, был придворным попугаем короля Людовика ХVI. Он рассказывал моему отцу Кешью IV о Великой Французской революции. Она, насколько я помню, была в Париже…
– Вы правильно припоминаете, Ваше Высочество, – улыбнулась мадам Мари, – мне пришлось покинуть Париж, после того, как Францией стал править Наполеон. Он и его генералы наводили в стране свои порядки. Они намеревались присвоить мою восковую коллекцию и пополнить государственную казну за счёт её популярности, лишив тем самым доходов меня. Поэтому погрузив моих кукол на пароход, забрав сыновей, Жозефа и Франсуа, я отправилась в Англию. Вы, наверное, заметили, что в музее нет табличек «Руками не трогать». Гости с удовольствием пользуются этой возможностью не только трогать, но и обнимать. Словом, раздолье для посетителей! Я искренне радуюсь, когда англичане трогают за нос «лицо французской национальности». Так им и надо, негодникам!
