— Брось, Дубль Ве, — говорят ему.
— Хозяйка! — кричит третий. — Еще по кружке! Выпей с нами, Дубль Ве.
— Сейчас пришлю за вами автобус, — говорит Дубль Ве, — и вы поедете на работу. — Он уходит.
— Какие странные пошли болезни, — говорит второй из мужчин, прихлебывая пиво. — У моего соседа вскочили на теле черные пузыри, и он умер.
— А, это в старину была такая болезнь, — говорит третий. — Называется черная оспа.
— А у меня, — говорит четвертый, — опухоль под мышкой, и что-то я себя плоховато чувствую.
— Да, и такое было когда-то, — говорит третий. — Называется бубонная чума.
С улицы доносится сирена.
— Автобус пришел.
— Зовет.
— Зовет…
— Хозяйка! — кричит тот, у кого бубонная чума. — Еще по кружке!
Шофер входит.
— Ну что же вы? Дубль Ве велел, чтоб сразу ехали.
— Эх, парень! — говорят ему. — Куда ехать-то? Во вчерашний день? Садись лучше, выпьем. Садись, не ломайся! Новую песню знаешь? Давайте дружно:
Эники-беники ели вареники!
Эники-беники клец!
Решительный момент: выясняются отношения
И распределяются портфели
— Сейчас у нас все получится, — сказал Элем. — Вот я вам объясню. Дубль Ве может быть главным, только когда время идет вперед. В теперешних условиях он не популярен. Теперь править буду я, труля-ля. А вы мне будете помогать.
— Эники-беники, что он говорит? — спросил Гун у Эно.
— Глупости он говорит, — ответил Эно. — Говорит не обдумав, не продумав, не учтя, не взвесив.
— Как он смеет так говорить, когда главный — я, я, я?
— Ну разумеется, Элем! Если будете говорить глупости, мы с вами не играем!
— Но послушайте, — шепнул Элем.
— Нет, вы послушайте! — шепнул Эно. — Кто может править, когда время сошло с ума? Только сумасшедший! Кто самый сумасшедший? Он! Я все учел и взвесил и заявляю это с полной ответственностью.
Громко он сказал:
— Вы не знаете степени популярности нашего Гуна. Народ уже слагает песни на его любимые слова.
— Но у него нет качеств правителя!
— Доверьтесь моему опыту: когда человек становится правителем, у него откуда ни возьмись являются и качества. Одно без другого не бывает.
Гун закапризничал:
— Вот видите, Эно, а вы говорите — все передо мной преклонятся. Вот видите, какой он. Может, вы тоже в глубине души хотите быть главным, кто вас знает.
— Нет, — сказал Эно. — Я взвесил. Мне в главных будет скучно. Против кого я тогда буду интриговать, против себя? Смешно. Главным будете вы, а мы с Элемом министрами. Я — министр склок, а он — авантюр.
— Как! — сказал Элем. — В такой богатой ситуации — и только министерский портфель?
— Берите, — сказал Эно, — а то и портфеля не будет! Между нами говоря, какой вы такой уж особенный авантюрист? Я, старый склочник, сто очков вперед вам дам. Кто Гуна нашел и воспитал? Берите портфель, а то оба возьму. Берете?
— Черт с вами, беру. Может, что-нибудь из этого получится.
— И больше никаких министерств не надо, — сказал Эно. — Втроем управимся.
Всегда, всегда первый предмет забот — мальчишки
Рассылая воздушные поцелуи, Гун вышел из ратуши. За ним шагали дюжие мужики в рыжих пиджаках.
Эно крикнул с балкона:
— Что ж вы пешком? Вы бы на машине!
— Ничего! — крикнул Гун в ответ. — Я на своих на двоих! Я демократ!
В сопровождении рыжих пиджаков он направился ко дворцу, где жили мальчишки, подобранные на улице.
В мраморных сенях дворца висит план: на каком этаже помещаются классы, на каком спальни, где столовая, гимнастический зал, шахматная комната.
По лестничным перилам скатываются двое мальчишек и притихают, увидев Гуна.
— Чего вы испугались? — спрашивает он приятельски. — Валяйте! Превосходное мужское занятие, сам его обожаю, я ж веселый парень! Ну-ка наперегонки, кто лучше!
И с веселым визгом скатывается вместе с мальчишками. Потом идет наверх, в класс.
— Эники-беники!
— Здравствуйте, — отвечают мальчишки.
— Отставить! — говорит Гун. — Надо отвечать — ели вареники. Вы что, не знаете этой считалки? Хорошая считалка. Вместо «здравствуйте», «до свиданья», «с добрым утром», «с Новым годом» и прочей муры достаточно сказать «эники-беники» — и все. Годится также для выражения восторга, неудовольствия, угрозы врагам и так далее. Усвоили?
— Усвоили!
— Нравится?
— Нравится!
— Мне тоже. А давайте-ка мы эти парты того, вон отсюда?
— Как вон?
— Да так, чтоб не было их тут.
— А заниматься?
— А ну его, еще заниматься! Радость, что ли? Кто за то, чтоб заниматься, поднимите руки! Меньшинство. Кто за то, чтоб не заниматься? Большинство. Так вон отсюда парты, а?
— А куда? — спрашивает большинство.
— А в окно!
— Прямо в окно?
— Ничего нет удобней. Сейчас увидите. Раз, два, взяли! Ты, долговязый, отцепись, слышишь, брысь, не мешай! Дайте ему, ребята, туза, чтоб не мешал! Ну, раз, два…
Три! Полетели парты в окна. Пыль столбом.
— Кто там пищит на улице?
— В кошку попали.
— Правильно. Кошек надо давить. Теперь в спальни ведите. Беритесь койки, тумбочки. Раз, два…
— Как, и койки тоже?
— А на что они вам?
— А спать?
— А вы тут не будете спать. Тут я, я, я буду спать. Вы в палатках будете спать. Мы с вами будем играть в бравых, храбрых, непобедимых солдат, идет?
— Мы не умеем.
— Я научу. Игра — закачаться, до чего интересно. Давайте посчитаемся, кому быть фельдмаршалом. Эники-беники ели вареники, эники-беники клец. Ура, я фельдмаршал!
— Мы на картинке видели пушки!
— И у нас такие будут! Еще лучше. Будем из них стрелять: ба-бах! Вернемся из похода, покрытые славой, и тогда… тогда…
Гун хихикает и пожимается, застыдившись.
— И тогда нас… тогда нас… нас полюбят… полюбят… женщины! Ну, пошли!
— В поход?
— В поход, поход. Ать-два левой! Шагом марш!
Идут мальчишки за Гуном. Позади рыжие пиджаки — выгоняют тех, кто норовил остаться, притаясь за колоннами.
Мастер Григсгаген призывает искусство
на помощь природе
На доме была фарфоровая доска с грубой надписью: «Зубы».
Мастер Григсгаген позвонил и вошел в зубоврачебный кабинет.
— Я пришел, — сказал он равнодушному человеку, разжиревшему на муках своих сограждан, — я пришел призвать на помощь природе ваше искусство.
— Покажите рот, — сказал равнодушный, копаясь в лязгающих железках. Сядьте в кресло.
— Мне незачем садиться в кресло, — возразил мастер, — и нечего показывать. Разрешите, я сяду просто на стул. Они, конечно, вырастут, если не все, то хотя бы дюжины две, я твердо на это уповаю, но, как вы знаете лучше меня, растут они довольно медленно даже у детей, и я бы желал временно иметь во рту хотя бы, так сказать, художественную модель для пережевывания пищи и поднятия общего тонуса.
— Можно и модель, — сказал равнодушный.
И стал выкладывать из ящиков стола футляры и открывать их. На бархатных ложах засверкали, как ожерелья, зубы всяких размеров и оттенков. Те с голубизной, а те желтоватые. А некоторые цвета янтаря. Они скалились на мастера, подступая к нему и множась.
— В каждом футляре полный комплект, — сказал равнодушный. — Большой джентльменский набор.
— Я бы хотел побелее, — сказал мастер. — Знаете, о которых говорят как сахар, как кипень, как снег.
— Вот вам как кипень, — сказал равнодушный, — вот вам как сахар, вот как снег. — И так как мастер перебирал футляры, не зная, которому отдать предпочтение, равнодушный сказал еще равнодушней: — Если вам дорого, могу предложить малый джентльменский. Или десятками. Возьмите десятка два. Если вас устраивают двадцать четыре штуки, то, наверное, устроят и двадцать, разница не ахти какая.
— Нет уж, покупать, так полноценную вещь. Мне нравятся вот эти, как сахар. Только не будут ли они для меня мелковаты?
— Пожалуй, при вашем росте нужны зубы попредставительней. Вот более крупного калибра, тоже как сахар. Даже еще сахарней. Завернуть, или сразу наденете?
— Сразу. Дайте мне зеркало. Все же лучше, чем запавший рот. — Мастер улыбнулся. — Одно уж то, что улыбка имеет какой-то вид. Без зубов она не имела никакого вида. По мере того как будут отрастать настоящие, я к вам обращусь за неполными комплектами, а там и вовсе отпадет надобность в искусственном вмешательстве.
— Желаю успеха, — сказал равнодушный.
Следующий визит мастера был в парикмахерскую. Из ее окон улыбались розовые манекены в прическах позапрошлого века, опять ставших модными.
— Скажите, — спросил мастер у гардеробщика, — где тут возвращают волосам натуральный цвет?
— Окраска волос направо, — ответил гардеробщик, и мастер пошел мимо высоких зеркал направо.
