Ханс Андерсен - Забытые истории

© Ханс Кристиан Андерсен, 2016

© Дмитрий Романович Кобозев, перевод, 2016

ISBN 978-5-4483-2569-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Х. К. Андерсен (1805‒1875)

Автопортрет с танцовщицей на макушке и арлекином на носу.

Книга, которую вы держите в руках, по-своему уникальна. В нее вошли оставшиеся вне традиционных детских изданий писателя малоизвестные и неизвестные русскому читателю сказки и истории. Некоторые из них существовали при жизни Андерсена, главным образом, в газетных и журнальных публикациях и не были включены автором в его сборники и книги путевых очерков. Также здесь представлены сказки и истории, которые писатель счел не столь самостоятельными или незавершенными, а потому оставил в своем рукописном архиве. Они были напечатаны посмертно в датских и зарубежных изданиях или публикуются здесь впервые.

Снабженные обстоятельными комментариями и примечаниями произведения расположены в хронологическом порядке, что в какой-то мере позволяет проследить эволюцию творчества писателя. «Смею надеяться, что всякий, кто прочтет мои сказки в том порядке, в каком они были написаны, заметит в них постепенное развитие и совершенствование как в смысле ясности выражения основной идеи, умения пользоваться материалом, так и в жизненной правдивости и свежести», – писал Андерсен в автобиографии «Сказка моей жизни» (1855).

Особо следует отметить «Букварь» и «Спроси с Ама́гера фру!», которые были лично включены автором в состав его сборников сказок и историй, но остались неизвестны российскому читателю. Наряду с «Хансом и Гретой», «Голубыми горами», «На смертном одре», «Картошкой» (оба варианта) и «Ослом в топчаке», они публикуются на русском языке впервые. Истории же «О чем поведала старая ива», «Бессмертие», «Уховертки», «Хмелевой шест», «Рассуждения аиста», «Зеленые острова», «Иведе-Аведе!», «Письмо аиста из Суэца перед открытием канала», «О чем рассказывают часы» и «О чем поют волны морские» до настоящего момента в датских и прочих зарубежных изданиях не появлялись. Публикуются впервые по оригинальным рукописям автора.

В оформлении книги использованы силуэты, вырезанные Х. К. Андерсеном.

Ух ты, как забурлило да заскворчало, когда под котлом разгорелся огонь! То была колыбель сальной свечи – из разогретой колыбели выскользнула она, совершенная, крепкая, ослепительно-белая, тонкая и такая гладкая, что всякому, кто видел ее, свеча казалась обещанием света и лучезарного будущего – обещанием, в исполнении которого, впрочем, никто и не сомневался.

Овца – славная маленькая овечка – была свече матерью, а плавильный котел – отцом.1 От матери достались ей блестящее белое тельце и лишь смутное представление об устройстве мира, зато от отца – страсть к пламенеющему огню, что однажды озарит ее, проникнув в самую ее сердцевину.

Да, так свеча появилась на свет, обрела форму – и с самыми радостными предчувствиями бросилась в объятия жизни. Ей пришлось иметь дело с превеликим множеством незнакомых существ, ведь свеча стремилась познать мир и – кто знает? – быть может, найти в нем свое предназначение. Но о мире она, увы, думала слишком хорошо, в то время как он был озабочен лишь самим собой, а вовсе не судьбой сальной свечи. Мир не понял, сколь ценна была свеча, а посему решил использовать ее для своей выгоды. С ней обращались как попало; черные пальцы оставляли все больше и больше пятен на ее изначальной белой невинности, – и вот невинность померкла, вся покрылась грязью окружающего мира, подступившего к ней слишком близко – гораздо ближе, чем может вынести беззащитная свеча. Она уже не понимала, где чисто, а где сажа – хотя внутри по-прежнему оставалась неоскверненной.

Когда ее ложные друзья увидели, что до этой незапятнанной сердцевины им не добраться, они в ярости отшвырнули свечу как бесполезную побрякушку.

Однако гадкий налет сажи отталкивал от свечи и все хорошее, – ее сторонились, боясь перепачкаться.

И вот бедняжка осталась совсем одна, всеми покинутая, не зная, что ей делать. Хорошее отвергло ее, и теперь она понимала, что была лишь орудием в дурных руках. Свече было невероятно грустно, ведь она так плохо прожила свою жизнь! Похоже, она просто измарала лучшее из того, что ее окружало. Она не могла постичь, для чего была создана, в чем было ее предназначение, зачем появилась она на земле – быть может, чтобы погубить себя и других?

Чем дольше и усердней она размышляла, тем тоскливей ей становилось, и не видела она ничего хорошего внутри себя, никакого смысла в своей жизни, никакой цели в своем существовании. Как будто сажа не только покрыла ее тело, но и застила ей глаза.

Но вот она повстречала маленький язычок пламени – это было огниво. И оказалось, что огниво знает свечу куда лучше ее самой. Ясным, лучистым взором посмотрело оно прямо сквозь грязную оболочку – и увидело, как прекрасна свеча изнутри; тогда огниво приблизилось к ней, и сияющая надежда охватила свечу – она загорелась, и сердце ее растаяло.

Пламя ее было подобно торжественному свадебному факелу. Светлое, яркое, оно взметнулось вверх и озарило все вокруг, – под пламенным взором свечи окружавшие ее настоящие друзья обрели возможность поиска истины.

Свеча была достаточно крепкой, чтобы нести и питать сияющее пламя. Капля за каплей скатывались по ее стволу вниз, словно ростки новой жизни – большие, круглые – они покрывали собой ее тело, и под ними исчезла старая сажа.

То были плоды союза не только плоти, но и духа.

Так сальная свеча обрела свое предназначение, сознавая, что свет ее – истинный, и светила она еще долгие годы на радость себе и всем вокруг.

Неподалеку от Нойенкирха,2 посреди дремучего леса, притаилась уединенная полянка. Она раскинулась по берегам небольшого озера; редко кто сюда наведывается, да ведь и место это мало кому знакомо. От черных елей, окружающих полянку, веет глубокой тоской и безотчетным ужасом, что набрасывает таинственный покров на этот уголок, где не щебечут птицы, и куда не заглядывают солнечные лучи. Само же озеро чрезвычайно глубокое, что является еще одной причиной сторониться этого места.

Много сотен лет назад здесь стоял женский монастырь с высокими башнями, краснокаменными стенами, на которых были высечены фигуры святых.

Однажды темной, ненастной зимней ночью, добрел до этой обители нищий, больной старик. Он совсем выбился из сил, потому и решил попросить приюта и ночлега под сенью монастырских стен и постучал в ворота, но привратница была ленивой, жестокосердной женщиной – уж больно хлопотно в этакую стужу показалось ей идти вниз отпирать все замки и запоры. Поэтому она сердито крикнула старику, чтобы тот убирался и искал себе ночлег в другом месте. Однако странник был до того истощен и так сильно продрог, что не мог и шагу ступить; он снова и снова просил впустить его, жалобно стенал, плакал, но тщетно: ни настоятельницу, ни всех других монахинь не тронули его страдания. И только одна-единственная послушница, которая не дала еще монашеского обета, прониклась жалостью к несчастному старику и умоляла сестер впустить его в обитель, но монахини только посмеялись над ней, поглумились над ее добрыми чувствами и оставили старика наедине с непогодой.

Меж тем ненастье разыгралось пуще прежнего. Тогда убогий странник коснулся стены своим посохом, и в то же мгновение жестокосердная обитель провалилась в бездну. Дым и пламя вырвались из ужасной пропасти, которая затем заполнилась водой. К утру буря утихла, а на том месте, где прежде сверкал в солнечных лучах золотой крест на высокой монастырской звоннице, теперь простиралась водная гладь озера.

Добросердечная послушница, которая пожалела старика, искренне, всей душою, любила одного из самых благородных рыцарей тех краев. Оттого-то обитель и стала ее темницей. Однако не раз ночною порой рыцарь тайком пробирался через лес к уединенному монастырю. И в то время, когда все вокруг было объято сном, влюбленные беседовали через решетку кельи и частенько расставались уже на рассвете.

По обыкновению, пришел он и в ту ненастную ночь. Но как затрепетало его сердце от боли и тревоги, когда он не увидел обители на прежнем месте, а лишь услышал, как ревет и клокочет вода, укрытая густыми клубами дыма. Ломая руки, он рыдал и так громко выкрикивал любимое имя, что голос его, несмотря на бурю, разносился далеко вокруг.