Между тем определились и остальные победители. Я объявил их имена. Поль Робсон вручил им алые майки чемпионов, медали. И, конечно, лавровые венки. И всем победителям крепко руки пожимает. Если бы вы знали, как я им завидовал!
Мне ничего не оставалось делать, как закончить репортаж.
— Поздравляем победителей! Желаем им новых побед!
Я постучал по микрофону и добавил:
— Репортаж вёл Николай Корабельников.
Вдруг… что это? Поль Робсон встаёт и направляется прямо ко мне. Не может быть!.. Сердце у меня стало стучать где-то в правом боку: тик-так, тик-так, тик-тик-тик…
Поль Робсон подошёл ко мне и крепко обнял.
— Коля-Николай? — громко сказал он, и по всему стадиону разнеслось моё имя. Микрофон-то я еще не выключил.
— Молодец, Коля-Николай, молодец, — добавил он, смягчая твёрдое «д».
А я стою как вкопанный. Поль Робсон попросил разрешения сказать несколько слов в микрофон, а я молчу, будто воды в рот набрал. Потом опомнился, схватил микрофон:
— Конечно! Пожалуйста! Хоть час говорите!
Робсон засмеялся, погладил меня по голове. Раскатистый бас зазвучал над стадионом:
— Мои дорогие маленькие советские друзья. Я и моя супруга счастливы быть рядом с вами, где столько солнца, столько цветов. Цветы я вижу на трибунах. Это — счастливые дети счастливой страны! Моё сердце — с вами. Большое спасибо за тёплую встречу. Сегодня я хочу петь. Как у вас говорят по-русски — от всей души.
Кто-то выкатил рояль на поле. Принесли ноты. Я, конечно, свой микрофон туда же поставил. Стою рядом с Полем Робсоном, не шелохнусь. Не помешать бы.
И вот над горами, над морем зазвучала грустная песня о негре-водоносе. Лицо Робсона как-то вмиг постарело, отчётливее стали видны морщинки. А потом лицо Поля осветила добрая улыбка — он запел колыбельную песню.
Затем он подошёл к микрофону:
— А сейчас, дорогие ребята, давайте споём вместе. Ну-ка!
И он запел: «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек…»
Весь стадион дружно подхватил. Песня, вдохновенная и гордая, взлетела могучей волной и поплыла над Артеком. И покрывая сотни звонких голосов, звучал могучий бархатный бас:
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Кто бы мог подумать, что мой репортаж закончится так удачно! Впрочем, это не моя заслуга.
Уже две недели, не переставая, шёл дождь. Дороги небольшого шахтёрского посёлка Соморростро превратились в жидкое месиво. Старики, такие же древние, как их прокуренные трубки, ворчали:
— Проклятое место, — Соморростро! Полгода здесь льют дожди. В остальное время — град и снег.
Многие из них добавляли:
— Погода, как рудник, высасывает последние силы.
В ветхом домишке Ибаррури было темно. По крыше и по окнам барабанили крупные, как свинцовые дробины, капли дождя. Амая не спала. Рядом с ней лежала маленькая тряпичная кукла. Амая только что убаюкала её. Куклу сшила для неё мама из старого чулка и разноцветных лоскутков.
По вечерам, когда мать оставалась дома, Амая слушала её песни о сказочной стране, где много солнца. Под ласковый голос матери девочка быстро засыпала, и ей снились удивительные игрушки из страны чудес. Но такие вечера выдавались не часто. Мать постоянно бывала занята. Вот и сегодня её нет дома. Она ушла на собрание к шахтёрам. Рядом на кровати лежит Рубен, старший брат. Амая любит брата. Он умеет лепить из глины маленьких человечков. И очень хорошо поёт.
— Почему ты не спишь, Амая? — строго спрашивает Рубен. — Спи сейчас же!
Амая крепко прижимает к себе куклу и закрывает глаза.
Она не слышит, как ночью приходят мать и отец. Амая сладко спит. Зато Рубен слышит их негромкий разговор.
— Наверно, уже давно спят? — шёпотом говорит отец, снимая промокшую до нитки куртку.
— Спят, — тихо отвечает Долорес, поправляя одеяло на дочери.
— Без ужина легли… — в голосе отца слышится грусть.
Долорес на это не отвечает. Да и что говорить! В доме ещё с утра не осталось ни одной крошки хлеба. Сухари кончились. Правда, есть ещё несколько луковиц…
— Сколько ещё продержимся?
— Дня три, не больше.
— У многих шахтёров болеют дети. На них жалко смотреть. Нет хлеба. Кончились последние песеты. А частники сегодня отказались давать хлеб в кредит… — тихо говорит Долорес.
Рубен встал рано. На цыпочках подкрался к двери и шмыгнул на улицу. Над посёлком висели тучи. Моросил мелкий назойливый дождик. Казалось, что за ночь он выбился из сил и сейчас отдыхает перед новым ливнем. Рубен поёжился от холода. Аккуратно заштопанная куртка плохо греет…
— Тебя ищет мать! Беги, она у рабочего дома. У Долорес было взволнованное, озабоченное лицо:
— Полиция окружает наш дом. Нужно предупредить его…
Рубен бросился к дому. Ухватился за подоконник и прыгнул в комнату.
— Бегите! Полиция! — крикнул Рубен. Незнакомец выпрыгнул из окна.
Минут через десять полиция окружила дом…
Вскоре семья Долорес Ибаррури переехала в столицу Испании — Мадрид. В Мадриде Долорес арестовали. Впервые Рубен разлучился с матерью. Он любил её, такую добрую и гордую. И вот её отняли у пего. Рубен бродил по шумным улицам, исхудавший и молчаливый. Часами просиживал на каменной скамье у тюрьмы, с тоской смотрел на железные решётки.
Но вот Долорес освободили. Такая же жизнерадостная, бодрая, как и всегда, она вернулась домой.
— Мама… — бросились к ней дети.
— Я теперь всегда буду с тобой… Что бы ни случилось! — тихо, но твёрдо говорит Рубен.
Долорес улыбается.
— Хорошо, сынок… Кстати, ты не познакомился еще с мадридскими пионерами? Славные ребята!
Они живут в рабочем квартале Куатро Каминос. Обязательно свяжись с ними.
На другой день Рубен и Амая вместе с другими пионерами стояли возле типографии на улице Галилея, 14. Здесь печаталась рабочая газета «Мундо обреро». Каждый пионер получил по увесистой пачке газет.
— «Мундо обреро»! Покупайте газету революции.
— «Мундо обреро»! Покупайте, покупайте, покупайте! — звонко выкрикивал Рубен.
Пачка таяла на глазах. Рабочие на ходу разворачивали газету, пробегая глазами столбцы. А Рубен бежал дальше и задорно кричал:
— Вышел свежий номер «Мундо обреро». Читайте рабочую газету!
Увлёкшись, он не заметил, как забежал в квартал богачей — Алкане. В руках оставалось не больше десяти номеров. Рубен хотел уже повернуть обратно, но смелая мысль осенила его: «Пусть знают, что газета революции живёт и борется».
Он побежал вдоль улиц и, дерзко глядя на сеньоров и нарядных сеньорин, задорно выкрикивал:
— Читайте правду о революци-и-и!
В эти дни Рубен жил необыкновенной жизнью. Постоянные опасности словно окрыляли его. Он появлялся всюду. Однажды на демонстрации он шагал в одном ряду с шахтёрами.
В голове колонны запели «Интернационал».
Это есть наш последний и решительный бой! —
взволнованно и гордо подпевал Рубен.
Вдруг колонна качнулась. Раздался сухой треск. И испуганный женский голос:
— Полиция!
Колонна дрогнула, но продолжала идти вперёд. Потом, будто её кто-то взорвал изнутри, она рассыпалась. Шахтёр, который шёл в одном ряду с Рубеном, упал, сражённый пулей.
Домой Рубен вернулся поздно вечером. Мать и Амая ждали его. Рубен устало опустился на стул и закрыл лицо руками.
— Рубен, я должна с тобой поговорить, — сказала Долорес.
Рубен узнал, что Коммунистическая партия поручила его матери очень важное дело. Ей придётся ездить по всем городам Испании. Они должны разлучиться.
Рубен стоял на берегу моря и улыбался солнцу. Ветер трепал его волосы. Рубен пел песню о Гренаде. Он не заметил, как его окружили ребята. И только когда раздалось «браво, Рубен», он увидел улыбающиеся лица и смутился.
Он не умел говорить по-русски. Но ребята хорошо понимали его.
— Рубен, ещё!
— Песню, Рубен!
— Твою любимую!
Рубен поёт, а советские ребята дружно подхватывают мотив.
Однажды, когда он гулял по берегу, собирая камешки, то вдруг увидел девочку, очень похожую на Амаю.
— Неужели она? — подумал Рубен.
Да, теперь сомнений быть не могло. Это была она, его любимая сестрёнка.
…Амая и Рубен сидели на гальке и говорили, вспоминали: как вместе с мадридскими пионерами собирали в банки песеты для политзаключённых, как продавали «Мундо обреро», участвовали в демонстрациях.
— А помнишь, как мы ловко обманули полицейского? — смеётся Амая.
— Конечно!..
— А помнишь, как мама рассказывала о Советском Союзе?
