идти, но все же пошел по своей старой дороге — не бросил собирать тряпье. Только брать билеты ни за что больше не хотел Махамаджан; на приставания Яшки он крутил головой и говорил:
— Пусть берет другой, Махамаджан не хочет.
Яшка подсмеивался над старьевщиком:
— А может, твоя правильная судьба в третьем билетике?
— Нет, нет. Махамаджан знает свою судьбу. Аллах дал ему мешок и научил кричать: «Старье биром!» — и Махамаджан будет кричать.
— А если мне надо на хлеб, где я возьму, когда ты не хочешь брать билетики? — спрашивал Яшка.
— Махамаджан так даст, Махамаджан добрый.
Яшка все-таки решил сходить на Рыбную. Он шел и договаривался с Чернышом:
— Ваське на глаза попаду — на тебя вся надежда, выручай. Слышишь?
Черныш прыгал Яшке на грудь и пытался лизнуть в лицо.
— Хватай Ваську прямо за икры!
Рыбная шумела сильней, торговали не одним барахлом, а хлебом и мясом.
— Ждут, продажные души, выгоним все равно, — ворчал Яшка.
Здесь разбирали билетики ходко. Гимназисты, гимназистки, торговки — все загадывали про белых и про свою жизнь.
Ненавидел Яшка Рыбную, Георгиевскую, Воскресенскую, Проломную и другие богатые улицы, где жили торговцы и купцы. А все-таки кричать и кланяться богатым людям приходилось. Кланялся и попугай: у Ефима Спиридоныча учили его раскланиваться с богатыми, хорошо одетыми, с поклоном подавать им билетики, а бедным, оборванным выкидывать их нехотя, небрежно.
В большой толпе попугай повеселел, он прыгал, охорашивался.
— Счастье, счастье, которое кому на роду написано! — выкрикивал Яшка.
Сзади подкрался Васька.
— А, голубчик, вот и попался! — И он крепко обхватил Яшку. — Теперь посмотрим, как ты с Ефим Спиридонычем рассчитаешься. Не уйдешь!
— Пусти!
— Не артачься. Поехали на Суконную, поехали!.. — Васька потянул Яшку за собой.
— Черныш, возьми его!
Черныш кинулся на Ваську. Тот отскочил и закричал:
— Колька, Колька, иди! Поймал!
Прибежал Колька, и оба они накинулись на Яшку. Яшка отбивался только одной рукой, другая была занята клеткой и птичкой-счастьем. Черныш боролся с яростью. Но ему камнем раскровянили морду и зашибли ногу. Рыночные барахольщики и ребята обступили кругом и не вмешивались в драку.
— Ну, кто кого? Ну-ну! — подзуживали они.
Барахолка на Рыбной всегда любила поглазеть на драки и никогда не заступалась за обиженного — радовалась и хохотала только.
У Яшки вырвали клетку, самого его скрутили по рукам и хотели уже вести к дяденьке на расправу, как к толпе подошел красноармеец и крикнул:
— Что там? Дорогу! Расступись!
Толпа расступилась. Красноармеец глянул, узнал Ваську, Кольку и Яшку.
— Довольно! Вы, голубчики, со мной пойдете! — взял Ваську и Кольку за руки. — Яшка, за что они тебя?
Красноармейцем оказался Ханжа.
— Поворачивайся! — командовал он Ваське и Кольке. — Иди вперед. Не бежать — вот! — Ханжа показал револьвер. — Мордобойством заниматься?!
Вышли с рынка.
— За что… говоришь? — переспросил Ханжа Яшку.
— Ушел я от Ефимки и птичку унес.
— Молодец! Так и надо.
— Ханжа, пусти, не будем мы! — начали упрашивать Васька и Колька.
— Помалкивать. Пустить, чтобы вы мордобойство производили, буржую Ефимке служили.
— Не будем. Ведь жить надо… голод, сам знаешь.
— На чужой шкуре выезжать неладно. И старика Ефимку подберем, теперь не время только.
— Пусти, не будем, уйдем от Ефимки! — клялись ребята.
Подумал Ханжа.
— Ладно, уходите, только чтобы не трогать никого, и Яшку тоже. Правильно он поступает, по закону. Он работает, ему и птичка. Яшку и других не трогать. Узнаю, приду.
Васька и Колька бежали на Суконную и ругали по дороге Ханжу:
— У, рыжий дьявол… Он, пожалуй, и на Суконную придет.
— Ты, Ханжа, у красных теперь? — спрашивал Яшка. Он с завистью глядел на военную форму своего товарища и на револьвер.
— У красных, Яшка. И ты иди к нам!
— Возьмут? Мал я?
— Возьмут, дело найдется — на побегушки к котлу.
— Кормят они? Я наголодался и об одном все думаю — жрать. Никак не наемся.
— Хорошо кормят. Я там поговорю о тебе, может, и возьмут. Наш отряд на Арском поле стоит, в казармах.
— И револьвер мне дадут?
— Всем, и тебе, если примут… Ишь, белых ждут. Послушай — об этом только и говорят. Не хотят расставаться с капиталом.
— Красные дома у них хотят отнять?
— А что? Тебя, а таких рабочих, как ты, тысячи, в подвале оставят? Ясно, возьмут.
— Понимать ты, Ханжа, много стал.
— У нас каждый день митинги, к сознательному приучают… Есть дураки — берут? — спросил Ханжа про билетики.
— Теперь про белых загадывают.
— Гадай не гадай, а все по-нашему будет. Ну, товарищ, прощай! — Ханжа подал руку.
Яшка задержал его руку и сказал:
— Ефимку бы забрал ты, чего он ребят мучит и тебя порол.
— Не до него теперь. Если тебя поймают и обидят, ко мне беги, прямо на Арское.
— А белые придут?
— Не пустим, у нас одно решение: никому, кроме нас, не бывать!
Яшка торопился в свой подвал и радовался:
«Ишь, товарищем назвал. На равной ноге, выходит, стоим. Одинаковы, одна цена. А как он их револьвером-то пугнул!»
— Черныш, айда на Кабан, морду тебе окровянили — промою. Я им припомню, не спущу, когда у красных буду и получу револьвер.
Яшка спал в своем подвале, рядом с ним попугай и Черныш,
