но потом случился какой-то местный бадабум, и за ночь всех их срубили. Но по легенде, коих Марго (по ее собственным словам) знала великое множество, ее пра-пра-прадед сам эти сосны видел и видел пни от них. Так вот эти пни не могли выкорчевать, ибо корни сосен так плотно сплелись под землей, опутав весь город и вобрав в свою сеть прочие деревья – древние вязы и дубы, молоденькие ели, хрупкие рябины… Так что до сих пор Сосновое Колесо оберегает Амбертон, хотя и находится теперь по ту сторону мира света.
– Звучит жутковато, – поерзал я, сидя за столом и поедая третий кусок очуменного персикового пирога.
Мама пригласила Марго на чай (с ее же пирогом), и добродушная соседка воодушевленно рассказывала о наследии предков. А я представлял, как где-то там под улицами и дорогами, под всеми домами и нашим в том числе, ползут кривые черные корни. Они извиваются, сплетаются, пронизывают всю «подошву» Амбертона, следят за каждым его жителем, вгрызаются в фундаменты домов, ползут по стенам, пробираются через окна и…
– Если хочешь, я провожу тебя, – улыбнулась Марго, и я подумал, что она бы стала отличной бабушкой, так как имела для этого полный комплект: кулинарное волшебство, успокаивающий голос, добрые «мягкие» черты и багаж классных жутких сказок!
– Спасибо, я сам, – ответил я и добавил. – Ваш пирог очуменен!
Марго поблагодарила. Но она и сама знала, что я не преувеличиваю. Я бы с радостью съел еще кусочек, но, увы, даже мой безграничный живот имел свой предел.
Я оставил Кэр с Марго на кухне, кинул коробку в корзину моего велосипеда и помчался навстречу неизвестности. В Сосновый тупик, к дому номер один.
– Эй, есть кто дома? – неуверенно позвал я и тихонько встряхнул коробку, в очередной раз пытаясь угадать, что внутри.
Ответа не последовало. Вот в этот момент мне следовало оставить посылку, развернуться и уйти. Но какая-то злобная сила заставила мою руку нажать облезлый рычажок, звонко поднявший щеколду. Я приоткрыл калитку ровно настолько, чтобы ужиком прошмыгнуть вовнутрь. Вертя головой по сторонам, Бравый Макс двинулся к крыльцу. Хозяев, по всей вероятности, не было дома, и я успокаивал себя, что просто оставлю коробку под дверью, чтобы до нее не добрались дикие звери, соседские мальчишки, садовые гномы, черные птицы, непогода… Вот только это была полная брехня. Зачем я шел к дому, как осел за морковкой, я не могу объяснить. Но то, что этой коробке ничего не грозило, не вызывало сомнений. Она пережила тридцать лет, и один дождь ее бы точно не угробил!
Я шел и разглядывал дом. Это был тот самый особняк, что я видел в телескоп. Стоящий ровно напротив дома, в котором я жил. С первого взгляда невозможно было определить, обитаем ли он. Окна не были разбиты, но краска облупилась. Калитка не заперта, но двор зарос травой. Из почтового ящика торчит ворох писем, но возле двери дюжина свежих пустых молочных бутылок.
Я достал камеру и сделал снимок, зажав коробку под мышкой.
Краем глаза я заметил, как за бутылками от стены отделилась тень и шмыгнула в дом.
– Может, тут живет одинокая старушка с армией кошек? – прошептал я, чтоб хоть как-то развеять гнетущую тишину.
Дорожка из камушков змейкой вилась к самому крыльцу.
– Эй, есть тут кто? – еще раз позвал я.
Мой голос прозвучал словно бы со стороны. Наверное, так и ощущают себя герои ужастиков.
Я продолжал звать хозяев, ответа не было, а ноги сами вели меня к дому. Вот я уже взялся за холодную круглую латунную морду льва и потянул. Приглушенно охнув, дверь поддалась, и я перешагнул порог. Бравый Макс робко вступил в полумрак просторной прихожей. Когда глаза привыкли, я стал рассматривать дом, совершенно забыв, что хотел всего лишь подсунуть коробку под дверь. Винтовая лестница уходила на второй этаж и, наверное, делая изгиб, вела на третий. Пыльная огромная люстра – может, даже хрустальная. Кожаный диван, рядом столик, на нем газета. Тут же увядшие цветы в вазе.
Вот этот дом вполне годился для рокового наследства! Тут унылым призракам понравилось бы. Здесь и в подвале явно живут тайны! Ух, как же мне захотелось, чтобы именно этот мрачный особняк перешел нам с мамой в наследство, чтобы половицы протяжно скрипели от каждого шага, ветер выл между стен, и сам дом словно ухал и стонал… Это длилось ровно пять с половиной секунд, а потом я вспомнил все те мрачные вещи, что случаются в фильмах и впервые порадовался, что мой дед был скучнее, а его дом без налета жути.
Я положил коробку рядом с газетой. Мельком взглянул на дату. Надо же! Свежая, сегодняшняя. Значит, тут все же кто-то живет. Однако ни старушки, ни кошек я не заметил. На дальней стене, над лестницей, в полумраке я разглядел квадраты и прямоугольники рам: с них, словно призраки, смотрели люди. Портреты владельцев?
Я сделал шаг, другой и вот уже стоял на ступеньке лестницы. Робко поднявшись, я посмотрел снизу вверх на потускневшую картину. С нее на меня без особого энтузиазма взирала дама в шляпе, на которую птиц ушло больше, чем погибло на газоне нашего дома. Взгляд у нее был надменный, тонкие пальцы в перчатках сжимали зонт, на лацкане приталенного жакета виднелась брошь с птицей. Рядом с ней соседствовал старик, похожий на Санту и Альфреда Брема одновременно. Я поднялся еще на пару ступенек и чуть не вскрикнул: картина улыбалась мне такой знакомой кривой улыбкой. Но, сморгнув, я встал на цыпочки и присмотрелся: скучающий мужчина средних лет, в черной тройке с часами на золотой цепочке. В таком полумраке он, и правда, был похож на моего отца. Но, конечно же, это был не он. Этот умер слишком задолго до. Но вдруг…
В животе затрепетала надежда. Вдруг это мой дальний родственник, ведь в маленьких городках обычно все друг другу родня.
Портреты уходили вверх, но я решил больше не испытывать судьбу и, спустившись, направился к выходу. Я был почти у двери, но тут прямо за спиной раздался шорох. Я замер. Стало жутко, и опять заныло в основании шеи. Дурной знак. Одной рукой я взялся за дверную ручку. Сразу стало спокойнее: я вспомнил версию про старушку с кошками, облегченно вздохнул и оглянулся.
Я не поверил своим глазам. Сбоку от лестницы шло голубое сияние. Волшебный синий свет струился, рассыпался светлячками и таял во мраке дома. Все вокруг было таким старым и затертым, что это сияние ослепляло. Настоящее волшебство!
