— Зачем гадать, чего не хватает навьему народу? Этак голову сломать можно. Почему бы у них самих не спросить? — Айен ещё не стал советником, а добрые советы уже вовсю раздавал.
Впрочем, Лис сам спросил его мнения. А услышав ответ, задумался. И правда, почему бы нет? Кощей никогда такого не делал.
Но когда огромная толпа наводнила замковый двор, идея перестала казаться княжичу такой уж привлекательной. Люди гудели растревоженным ульем, толкались, переругивались, оттаптывая друг другу ноги. Кто-то поднимал на руки детей, чтобы те посмотрели на нового правителя. Ох, не задавили бы кого в такой толчее…
Лис вцепился в подлокотники кресла, которое ему вынесли на наспех сколоченный помост. Трон смотрелся бы лучше, но не тащить же Кощеев, костяной? Во-первых, сидеть на нём неудобно, синяки потом остаются. Во-вторых, Лис его в сердцах разломал и чинить не собирался. А собственный заказать — руки пока не дошли. Поэтому он набросил бархатный плащ на простое кресло из библиотеки, решив, что и так сойдёт.
Помост поскрипывал от напора толпы, несмотря на свирепые окрики мар и щелчки нагаек. Оно было и понятно: люди устали бояться. А Кощеев сын стал для них новой надеждой. Конечно, всякий хотел подойти ближе, а ещё лучше — взобраться по лесенке, преклонить колено, обязательно коснуться руки и выдохнуть что-нибудь вроде:
— Помоги, княжич, зиму перезимовать!
— Благослови дитятко, господин! Мика, а ну-ка улыбнись дяде.
— Мой братко Ванчик в Кощеевых подземельях. Прикажи найти, умоляю! Коли жив, век тебя благодарить буду. Коли мёртв, так хоть похороним по нашим обычаям.
Голоса становились всё громче и настойчивее, сливаясь в дикую какофонию. Лис уже не разбирал, кто о чём просит. Он закрыл глаза и представил себе целый снежный ком из слов, лавиной несущийся с горы:
— А вот ещё обоз гнилой репы…
— Дык потом выяснилось, что это Нима-воришка отару свёл.
— Не погуби, княжич! Не виноватый я!
Ах, как было бы здорово, если бы всех этих крикунов сейчас смело и разбросало по двору — вместе с гнилыми досками, прелой соломой и конским навозом! Кто только додумался допустить сюда телеги?
— …и отправить чародеев в Морошковое полесье, дабы защитить от морового поветрия.
— Сталбыть, придворная должность мне была ещё при Кощее обещана.
— …разбойничают, гады, в степи, а стрелы у них волчьей травой потравлены.
— С голоду пухнем, княжич! Ботвой питаемся!
— Довольно… — прошептал Кощеевич, хватаясь за голову.
Но просьбы не умолкали. Толпа волновалась, как колосья в поле перед грозой, напирала. Помост шатался. Кажется, кого-то всё-таки придавили — в толпе послышались стоны, визг и женские причитания.
Стоявшая рядом мара, нахмурившись, положила ладони на рукояти своих сабель. Она не понимала, что делать — ведь княжич строго-настрого повелел никого без приказа не рубить. А Лису вдруг стало страшно. Как будто все эти люди не с поклоном к нему пришли, а на казнь публичную полюбоваться-потешиться. А в роли жертвы — он сам.
В этот миг он напрочь позабыл о недавно приобретённом бессмертии. В горле пересохло, язык прилип к нёбу — ни вздохнуть, ни скомандовать: «Куда прёте! А ну назад». На висках выступил холодный пот.
Шёпотом он позвал мару Маржану. По старой привычке. Разумеется, та не пришла. Тогда он покликал Рену — но Смерть тоже не подумала объявиться.
Зато — словно обухом по голове — нагрянули воспоминания о былых битвах. То же людское месиво, те же выкрики и стоны… Звон клинков, искры заклятий, рёв горынычей и кровь он додумал сам. Ещё весной эта картина не вызвала бы ужаса. Почему же вдруг так плохо? Может, отвык? Слаб духом стал?
Задыхаясь, он поискал глазами Мая. Не нашёл. Запоздало вспомнил, что тот лежит раненый. Значит, не придёт, не спасёт. Айена тоже не было видно. Придётся прорываться самому. К своим.
Где-то на краю сознания, словно птичка в клетке, билась мысль: война закончена, эти люди — не враги тебе. Ага, как же! Толпа безлика, и в ней может скрываться кто угодно. Дивьи шпионы, моровые чародеи с проклятыми предметами. Да даже мятежная сестрица Доброгнева…
В глазах потемнело, словно в неурочный час настали густые сумерки. И Лис сделал то, что делал всегда в момент опасности: запел.
Разумеется, это была не просто песня, а чары, стократ усиленные его страхом, гневом и желанием защитить себя во что бы то ни стало. Даже гусли не понадобились, хватило просто голоса.
Первые строки Кощеевич пропел еле слышно, но постепенно силы возвращались, удушье отступало, и он задышал полной грудью.
Чародейские мелодии он ещё в детстве слагал так, что даже упыри заслушивались. Ласковый мягкий тембр проникал сперва в уши, потом — в души. Песня будто бархат под ноги стелила, завораживала. Особенно тех, кто руки княжича коснуться успел.
Толпа замерла, прислушиваясь, а потом принялась раскачиваться в такт. Даже на мар подействовало — вот какой силы вышло заклятие!
Лис встал и расправил плечи, чтобы лучше пелось:
«Буйные ветра княжича хранят, пусть и мой народ не предаст меня. Буду каждый шаг видеть наперёд: кто меня предаст — дня не проживёт».
Он ещё не успел допеть, а из толпы уже послышались выкрики:
— Слава княжичу Лютогору!
— Лютогор наш господин!
— Умрём за тебя! Только прикажи!
— Нет уж, лучше живите ради меня, — Лис поморщился. — Хватит смертей.
Как же ему не нравилось данное отцом имя. Мало того что звучит глупо, так оно ещё и дивье… издать, что ли, указ, запрещающий к нему так обращаться?
Он опустился в кресло, наконец-то позволив себе расслабить плечи:
— Так. Не толпиться. Не напирать. Упавшим помогать. Подходить по одному, с глупыми просьбами не лезть. Ясно вам? — гордый собой, он сплёл руки на груди.
Жаль, на всю
