— Легко тебе говорить! — крикнул Густав. — Не можем же мы подойти к портье и сказать: «Нам делать нечего, мы хотим посидеть немного у вас на лестнице». А тебе туда и близко подходить нельзя. Если этот негодяй вдруг почему-либо приоткроет дверь своего номера и увидит тебя, то все зря, нам крышка.
— Я предлагаю совсем не то, — сказал Эмиль.
— А что нее? — спросил Профессор.
— В гостинице я видел мальчика. Он у них, видно, лифтер. А может, посыльный. Кто-нибудь из нас должен к нему пойти и рассказать, в чем дело. Ведь он наверняка знает в гостинице все ходы и выходы, он нам поможет.
— Что ж, хорошо, — сказал Профессор. — Очень хорошо.
У него была смешная привычка все оценивать: он словно расставлял всем отметки. За это его и прозвали Профессор.
— Ай да Эмиль! Еще одна такая штука придет тебе в голову, и мы дадим тебе звание академика. Хитер, будто в Берлине родился! — воскликнул Густав.
— Уж не воображаешь ли ты, что хитрые рождаются только в Берлине? возмутился Эмиль. Он был явно уязвлен в своем нойштадтском патриотизме. Нам вообще еще надо подраться.
— Это еще почему? — спросил Профессор.
— Он ужасно оскорбил мой выходной костюм.
— Ваш матч мы отложим на завтра, — решил Профессор. — А может, и вообще отменим.
— Знаешь, твой костюм не такой уж дурацкий, — примирительным тоном сказал Густав. — Я к нему привык. А подраться я всегда готов. Но учти: я здешний чемпион. Так что берегись!
— Я у нас в школе тоже абсолютный чемпион. Почти, — заявил Эмиль.
— Петухи настоящие, — сказал Профессор. — Собственно, я сам хотел пойти в гостиницу, но вас и минуту нельзя оставить вдвоем: вы тут же кидаетесь друг на друга.
— Давай тогда я пойду, — предложил Густав.
— Хорошо, иди ты! — сказал Профессор. — Поговори с лифтером. Но будь осторожен! Может, тебе что-нибудь и удастся. Главное, постарайся выяснить, в каком номере живет этот тип. Через час ты вернешься и нам все доложишь.
Густав убежал.
Профессор и Эмиль стояли у ворот и рассказывали друг другу о своих учителях. Потом Профессор объяснил Эмилю, как разбираться в иностранных машинах, которые проезжали мимо, и Эмиль быстро начал осваивать это дело. Потом они вместе съели бутерброд.
Тем временем стало темно. Повсюду зажглись световые рекламы. Громыхало метро, гудели машины, дребезжали трамваи, ревели автобусы, позвякивали велосипедисты, — все эти звуки сливались в безумную мелодию ночного города. Из кафе доносилась танцевальная музыка. В кино начинался последний сеанс, и люди теснились у входа.
— Такое большое дерево, как вон то, у метро, выглядит здесь странно, сказал Эмиль. — Кажется, оно заблудилось.
Мальчик был так захвачен видом ночного Берлина, что на минуту забыл, почему он здесь, забыл, что у него украли сто сорок марок.
— Мировой город! Кажется, что смотришь кино. Но не знаю, хотел бы я здесь жить всегда. В Нойштадте есть Верхний рынок и Нижний рынок, Вокзальная площадь, стадион у реки и площадка для игр в Азельском парке. Вот и все наши достопримечательности. Но знаешь, Профессор, мне этого хватает. Всегда этот праздничный шум по ночам… Тысячи улиц и площадей!.. Я заблудился бы… Представь себе, если бы вас не было и я стоял бы здесь совсем один. Прямо мороз по коже…
— Ко всему привыкаешь, — сказал Профессор. — Я, наверно, не мог бы жить в Нойштадте, где всего три площади и Азельский парк…
— Ко всему привыкаешь, — повторил Эмиль. — Но Берлин красив, спору нет. Здорово красив.
— А твоя мама очень строгая? — спросил берлинский мальчик.
— Моя мама? Строгая? — переспросил Эмиль. — Да что ты! Она мне все разрешает. Но я не делаю ничего такого. Ясно?
— Нет, — честно признался Профессор, — мне это не ясно.
— Не ясно? Ну, так послушай. У вас много денег?
— Не знаю. Дома у нас о деньгах не говорят.
— Думаю, если дома не говорят о деньгах, значит, их столько, что не надо считать.
Профессор на минуту задумался, потом сказал:
— Возможно.
— Вот видишь. А мы с мамой часто говорим о деньгах. У нас их мало. Маме приходится все время подрабатывать, и все равно она не может свести концы с концами. Но когда мы идем всем классом на экскурсию, мама мне всегда дает не меньше денег, чем дают другим ребятам. А иногда даже больше.
— Как же она может?
— Не знаю, но она это делает. И я всегда приношу половину назад.
— Она хочет, чтобы ты принес назад деньги?
— Глупости! Но я хочу.
— Понятно, — сказал Профессор. — Значит, вот как у вас обстоит дело.
— Да. Именно так. И даже когда она мне разрешает пойти с Претшом за город — он живет в нашем доме на первом этаже — и гулять до девяти часов вечера, я возвращаюсь к семи. Потому что не хочу, чтобы она одна ужинала на кухне. А мама даже настаивает, чтобы я гулял со всеми допоздна. И знаешь, я как-то попробовал остаться подольше. Но оказалось, что удовольствие мне уже не доставляет удовольствия. И я вижу, что она все же рада, когда я рано прихожу домой.
— Нет, — сказал Профессор, — у нас все совсем по-другому. Если я когда-нибудь приду домой вовремя, то наперед могу держать пари, что папы с мамой нет — они в гостях или в театре. Мы тоже недурно друг к другу относимся. Это точно. Но почти никогда не проводим время вместе.
— А для нас это единственное удовольствие, которое нам по карману! Но я вовсе не маменькин сынок. А если кто так думает, то я живо докажу обратное своими кулаками. Понять это, кажется, немудрено.
— Я уже понял.
Мальчики постояли еще немного молча у ворот. Ночь спустилась на город. Мерцали звезды. Месяц косил одним глазом над железнодорожным полотном.
Профессор откашлялся и спросил, не глядя на товарища:
— Вы, наверно, очень другу друга любите?
— Очень, — ответил Эмиль.
Глава двенадцатая
Мальчишка-лифтёр в зелёной ливрее
Около десяти вечера во двор кинотеатра вступило подразделение резервного отряда, чтобы доставить провиант (бутербродов было столько, что ими можно было бы накормить голодающие народы) и получить новые распоряжения. Профессор был возмущен их появлением и заявил, что им здесь нечего делать: их задача — дежурить на Никельсбургской площади и ждать связного Трауготта.
— Не будь таким вредным, — сказал Петцольд. — Мы просто умираем от любопытства: мы ведь не знаем, что здесь у вас происходит.
— Мы вообще думали, с вами случилась беда, потому что Трауготт к нам ни разу не прибегал, — добавил Герольд извиняющимся тоном.
— Сколько народу осталось на площади? — спросил Эмиль.
— Четверо или трое, — ответил Фридрих Первый.
— Возможно, только двое, — уточнил Герольд.
— Больше не расспрашивай, — завопил в бешенстве Профессор, — а то еще выяснится, что там вообще никого не осталось.
— Пожалуйста, не ори, — сказал Петцольд, — ты чего так раскомандовался?
— Я предлагаю немедленно прогнать Петцольда и запретить ему ловить с нами вора! — крикнул Профессор и топнул ногой.
— Мне жаль, что вы ссоритесь из-за меня, — сказал Эмиль. — Давайте решим этот спор, как в рейхстаге, — голосованием. Я предлагаю сделать Петцольду предупреждение. Нельзя, чтобы каждый делал все, что вздумается.
— Кончайте задаваться, гады! Я и так уйду, больно нужно мне с вами канителиться… — заявил Петцольд, потом добавил еще какое-то неприличное слово и убежал.
— Это он нас подбил сбегать сюда, а то мы бы ни с места, — рассказывал Герольд. — А Церлетт остался дежурить там, на площади.
— Не говорите больше о Петцольде! Ни слова о нем! — приказал Профессор и тут же успокоился: он прекрасно владел собой. — С этим вопросом все!
— А нам что делать? — спросил Фридрих Первый.
— Пожалуй, уж подождите, пока Густав вернется из гостиницы и доложит ситуацию, — предложил Эмиль.
— Хорошо, — согласился Профессор. — А кто это там идет? Кажется, мальчишка-лифтер.
— Да, он, — подтвердил Эмиль.
В воротах стоял мальчик в зеленой ливрее и точно таком же кепи, надетом набекрень. Он кивнул ребятам и медленно двинулся к ним.
— Какая мировецкая униформа, черт побери! — не без зависти воскликнул Герольд.
— Тебя к нам послал наш шпион Густав? — крикнул ему Профессор.
Лифтер был уже совсем близко, он кивнул и сказал:
— Да.
— Ну так валяй говори, что там?! — не выдержав, крикнул Эмиль.
И тут вдруг загудел клаксон! И зеленый лифтер запрыгал как сумасшедший по двору и захохотал.
— Эмиль, старик, — завопил он, — ты идиот! Потому что это был не лифтер, а Густав собственной персоной.
— Эй, ты, зеленявка, — в шутку подразнил его Эмиль.
И все захохотали так громко, что кто-то распахнул окно и закричал: «Не мешайте спать!»
— Здорово! — восхитился Профессор. — Но прошу вас потише, господа. Густав, сядь-ка и валяй дуй все по порядку.
