раз — пли! Попали! Ну, товарищи, вперед, теперь в бой за революцию. Вперед, марш! Бей буржуев без пощады!
И научившиеся стрелять уходили в бой. За ними учились другие. Все обучение заключалось в том, чтобы боец мог мало-мальски стрелять. Как ходить и строиться, этому не учили, было не до того.
— Стой, стой! — Выскочил один из строя, в кругах, обведенных мелом, написал: «Капитал, буржуев, царизм».
И пули вонзились в эти слова.
Во двор въехали две подводы. Красноармеец вел лошадь под уздцы, а за рукав мужика. С бородой, с опущенными глазами, мужик показался Яшке Иисусом Христом с иконы.
— Стой! Эй, товарищи, сюда!
Бросили обучение и обступили приехавших.
— Задержали. В Казань яйца везет, белым. Пронюхал буржуй, — рассказывал красноармеец.
— Белых кормить, наживаться!
— Изменник революции! Расстрелять!
— Семья у меня, не губите, от нужды поехал, кормить надо! — упрашивал мужик.
— «Нужда»! А лошади, как огурцы, шерсть не ущипнешь. В штаб, к комиссару!
Вышел комиссар, тот самый, что говорил с Яшкой.
— Торговлей жил, безземельный, — жаловался мужик.
— В продовольственную контору не сдал, а к белым повез?
— Деньги плочены… в убыток отдавать кому охота.
— Наживы захотел?
И один красноармеец нагайкой перетянул мужика по спине. Нагнулся тот и побледнел.
— Нельзя бить. Вот что, купец: яйца сваливай — они пойдут нам для довольствия, и лошадей твоих я в обозе оставлю, а сам можешь домой. Не бить его!
Упал мужик в ноги перед комиссаром и заплакал.
— Вы, товарищи, ступайте на занятия, он сам выгрузит. — Комиссар повернулся и ушел в штаб.
Красный свет бросала вечерняя заря на белесый пыльный тракт. Он четко, как жирная меловая линия, вырисовывался на поле. Мужик тихо шел по тракту в даль полей, босыми ногами взбивая закрасневшую от закатного неба пыль. Не видна была низко опущенная голова мужика, лишь блестел кожаный сапог, перекинутый за спину. Глядел Яшка, как поднималась пыль под босыми ногами мужика, и думал: «Где Ганька, где мамка?»
В городе гремели разрывающиеся ядра, железо крыш, камни зданий и мостовой. Но вспышки ядер не пугали, и шум казался не шумом боя, а напоминал работу большой плотничьей артели, большую постройку.
Вечер похолодел и угас. В городе разгорались вспышки орудий. На казарменном дворе разложили костер. Он размахивал пламенем и дымом. При свете костра шло обучение новичков стрельбе.
— Эй, товарищ мальчик, иди в штаб, комиссар зовет! — крикнул Яшке вестовой.
Парень взял птичку-счастье, Черныша и пошел в штаб.
— Садись, — велел Яшке комиссар. — Ты можешь пройти к белым?
— Могу, меня обещали пропустить в город.
— А от белых к красным, только не к нам, а в другое место, к Волге?
— Могу, везде могу.
— Записку передать надо.
— Передам.
— Утром рано пойдешь. Только куда тебе положить записку?
— В билетики, — подсказал Яшка.
— А попугай выдернет вместо билета?.. В шапку зашить, в подошву башмака? Босой ты ходишь… Дать обувь — обратят внимание.
— В билетики. Я ее выучу не доставать этот билетик. Птичка умная.
— Попадешь, и проиграем, наверняка надо.
— Выучу я, только бумажку под стать билетам сделать.
— Ладно, если не выучишь, придумаем что-нибудь. Родных, говоришь, нет у тебя?
— Мамка и Ганька, а где, не знаю.
Комиссар написал желтенькую записку, как билетик, и подал Яшке.
— Вот, иди учи там в казарме и никому не отдавай. Утром зайдешь ко мне.
— И не сказывать никому? — спросил Яшка.
— И не сказывай!
Яшка ушел в казарму.
Комиссар сдернул трубку телефона.
— Надо продержаться до утра, из Москвы идет подкрепление! — крикнул он, повесив трубку.
Комиссар оставил за себя дежурного и вышел на плац, где формировался отряд для ночного нападения.
— Товарищи, мы первые солдаты, первая армия в мире, которая подняла оружие за справедливость, за свободу трудящихся! Нет в мире звания выше, чем наше… Вырвем с корнем капитал и буржуазию… Если здесь, если не возьмем вот эти заводы, крепость, Волгу — революция проиграна. Социальная революция проиграна, и что мы, что мы скажем?!
— Оружие надо. Мало его. Старые винтовки! — загудели в ответ комиссару.
— Товарищи, если бы я мог, я бы сердце свое и ваши перековал на штыки. Отбить оружие, завладеть им, оно еще у них. Наше дело — весь мир отбить, не одно оружие!..
А в городе горели оружейные склады, там взрывались пламенные бомбы и летели к небу, где рассыпались тысячью огненных глаз. Среди них чудились люди, брошенные к небу, с протянутыми к земле руками и с пламенем в волосах. Прожектор с Волги щупал город, бродил по крышам, по улицам, по дворам, будто кто-то хотел видеть и запомнить город и людей в эту ночь, и для него прожектор-сыщик бродил в ночной темноте.
— …Попка, дай мне билетик счастливый! — попросил Яшка птичку-счастье.
Попугай вынул записку комиссара.
— Нет, эту нельзя, эту никому. — И Яшка вложил записку обратно. — Дай еще!
Попугай вытянул билетик с созвездием Большой Медведицы.
— Ладно, молодец, если попросит кто, особливо из белых, тащи ему такую же. Дай еще!
Попугай выкинул комиссарову.
— Попка, нельзя эту!.. Погляди, запомни ее. Запомнил? Понюхай, вот-вот, не вороти нос. Для революции это, ты, попка-красноармеец. Кра-сно-арме-ец… Эту нельзя. Давай еще!
Попугай упрямился.
— Ты что? Ну, ну, браток, товарищ попочка, — ласково уговаривал Яшка и гладил птицу.
Попугай снова выбросил записку комиссара.
— Да нельзя эту. Запомни, что нельзя! — Яшка ударил птичку
