"В шестнадцать тридцать ближайший", - отметил Гвоздиков и быстро спрыгнул с автомата. Посмотрел на часы, висевшие посреди вокзала под потолком, и радостно подумал: "Уже шестнадцать... Через полчаса - в путь!"
И тут он почувствовал голод, страшный собачий* голод.
________________________
*Точнее, кошачий голод.
"Я же с утра ничего не ел!.. - с горечью вспомнил Гвоздиков и прислонился к стене. - Блюдечко жидкой сметаны, кусочек черствого сыра - и все!.. С восьми утра до шестнадцати ноль-ноль, кроме фальшивой мышки из папье-маше, маковой росинки во рту не было!"
Иван Иванович посмотрел по сторонам в робкой надежде увидеть, чем можно было бы поживиться, и на свое счастье узрел сидевшего в дальнем углу зала ожидания мужчину, с аппетитом уплетающего молочные сосиски. Мужчина ехал из Москвы в Хабаровск, и в Светлогорске у него была пересадка. Пошатываясь от голода и чувства неловкости за свое поведение, Гвоздиков поплелся непрошенным гостем на чужое пиршество.
Но пассажир с сосисками словно бы и не заметил пришедшего к нему попрошайку. Он продолжал уплетать за обе щеки столичные деликатесы. "Жадный молодой человек, - грустно подумал Гвоздиков,
очень жадный... Такой ни за что не угостит..."
Ивану Ивановичу захотелось рассказать жалкому скупердяю историю о мышке, которая съела однажды дюжину молочных сосисок, не поделившись ни с кем из своих братьев и сестер, и от этого в тот же день скончалась от заворота кишок. Но подумав хорошенько, Гвоздиков не стал ее рассказывать.
Пассажир, наконец, изволил заметить присутствие голодного кота и лениво спросил Ивана Ивановича:
- Что, микроба, лопать хочется? А сосиску-то заслужить надо.
И Гвоздиков вдруг у ужасу и стыду своему встал на задние лапки, протянул левую переднюю и на чистом кошачьем языке с легкой примесью светлогорского диалекта произнес: "Мррнау!.." - и подумал при этом: "Боже, как низко я пал!"
Удивленный пассажир ахнул и растерянно протянул одну сосиску Ивану Ивановичу. Крепко вцепившись в добычу коготками, Гвоздиков побрел прочь, забыв от расстройства встать на четыре лапы. "Как я мог так унизиться? думал он, шествуя сквозь толпу удивленно глазевших на него пассажиров и не замечая их. - Выпрашивать еду у какого-то ничтожества, забавляя его шутовскими выходками... Да лучше умереть с голода!.. Лучше разделить грязный мосол или ржавую селедку с каким-нибудь бродячим псом, чем есть сосиску, добытую унизительным способом!.. Прочь ее!! Прочь эту несчастную сосиску!!!" И Гвоздиков в гневе швырнул сосиску прямо в окошко дежурному по вокзалу.
- Милиция!.. Милиция!.. - тут же взметнулась за окошком женщина в железнодорожной форме. - Скорее сюда! Здесь хулиганят!
От этого крика Иван Иванович пришел немного в себя и осмотрелся по сторонам. Плотным кольцом вокруг стояли люди и с огромным любопытством глядели на него.
- Из цирка сбежал, - повторяли одни версию, выдвинутую еще раньше самим Иваном Ивановичем. - Ишь, на задних лапах как ходит, ну, чисто Гоголь!
"Причем тут Гоголь?!" - невольно мелькнуло в голове у Гвоздикова.
Другие пассажиры не соглашались с мнением первых:
- Станет вам цирковой сосисками бросаться! Они ради сосисок и ходят на задних лапах. А этот... этот психический!
"Ну вот, - подумал Гвоздиков, - вот и договорились... Кажется, пора удирать... А то будет мне Москва..."
И он ловко шмыгнул между ног заспоривших до хрипоты зевак к выходу на перрон.
- Держи! Держи его!.. - закричали в толпе.
Но было поздно: уже через полминуты Иван Иванович сидел на крыше одного из привокзальных зданий и, чуть поеживаясь на ветру, поругивал мысленно Станиславского и его систему, из-за которых ему выпало столько неприятностей.
Глава четвертая,
в которой Ивану Ивановичу немного нездоровится
Хотя Гвоздиков просидел на крыше не более двадцати - двадцати пяти минут, его здорово продуло. Нос стал сухим и горячим, к неприятному чувству голода прибавилось ощущение легкого озноба - особенно противно подрагивал в лихорадке хвост - и Иван Иванович понял, что он, кажется, простудился.
"Сейчас бы домой: вскипятить молока, выпить валерьянки, закусить все это кусочком жареного леща..."
Но нужно было спешить на поезд, до отправления которого оставались две-три минуты. Выбиваясь из последних сил, Гвоздиков спустился с крыши там, где было наиболее безлюдно, и бросился напрямик к второй платформе. Около вагона N 9 пассажиров не было, все уже сели на свои места, и Иван Иванович хотел шмыгнуть в него, но бдительная проводница Катя Кипяткова стояла в тамбуре и была начеку.
- А ну, брысь, безбилетник несчастный! - замахнулась она веником на Ивана Ивановича, и того будто ветром сдуло из тамбура на платформу.
Бежать к другому вагону? Но и в других тамбурах стояли грозные проводники: кто с веником, а кто с разноцветными флажками в руках.
- Вниманию пассажиров! - донеслось со стороны вокзала. - Скорый поезд N 10 "Светлогорск - Москва" отправляется со второй платформы! Граждане, будьте осторожны!
Иван Иванович ахнул и сделал новую попытку прорваться в облюбованный им вагон. И снова Катя Кипяткова и ее жесткий и грязный веник встретили его непониманием и явным недружелюбием.
- Кому сказала "брысь"! - крикнула проводница вслед улетающему на платформу коту. - Без хозяина, справки и намордника - не пущу!
Вагоны качнулись, дернулись и плавно, набирая скорость, покатили по рельсам.
- Не имеете права требовать намордник! - взвыл Иван Иванович. - Я не собака!
Он кинулся за убегающим вагоном и, поравнявшись с тамбуром, взвыл еще громче:
- Пусти-т-те!.. Пусти-т-те меня, уважаемая!..
И, взвившись с платформы стрелою вверх, мягко приземлился рядом с остолбеневшей Кипятковой.
- Пожа... пожа... пожалуйста... - промолвила она, лишившись вмиг красноречия, а ее веник тут же любезно отворил перед Гвоздиковым дверь из тамбура в коридор вагона.
- Спасибо... - буркнул Иван Иванович и гордо шагнул мимо усмиренного им драчуна и вышибалы.
- Купе все заняты... - извиняющимся голосом доложила Кипяткова странному пассажиру. - Разве что, в служебное...
Она отворила дверь в служебное купе и таким же виноватым голосом спросила у своей сменщицы:
- Любаш, тут кошечку приютить надо... Не уступишь ей нижнюю полку? А, Любаш?
Любаша приподняла голову с подушки и вежливо, но как-то очень многозначительно поинтересовалась:
- А больше вам с кошечкой ничего не уступить? Например, шоколаду или мармеладу?..
- Спасибо, мне ничего не нужно... - ответил за Катю Кипяткову Гвоздиков, который уже падал с лап от усталости, голода и простуды. - Я тут прилягу... в уголке...
И он рухнул под складной дорожный столик.
- Господи... Никак разговаривает!.. - ахнула сменщица Кипятковой и, нагнувшись над пылающим жаром Гвоздиковым, пожелала кому-то: - Да расточатся врази его...
Она хотела высказать еще какое-то пожелание, но Катя перебила ее:
- Поднимай Мурку! Вишь, она расхворалась!
- Я не Мурка... - поправил заботливо подхвативших его на руки проводниц Иван Иванович. - Я Гвоздиков... Простите, что доставил вам беспокойство... Я не желал... Костя уехал в Москву, и я... Проклятый жар... продуло на крыше... Зачем я выпрашивал сосиску... все из-за нее... Передайте Мурзику и Пантелеичу: косточки я запрятал под шифер у второй трубы!.. Тише, мыши, кот на крыше!... Вперед, друзья, только вперед!.. - и Иван Иванович понес что-то несусветное.
- Любаш! Тащи аспирин, чай, варенье малиновое тащи!.. Сгинет ведь говорунчик наш! - И Катя Кипяткова, забыв о том, что ей нужно идти проверять билеты, кинулась накрывать непрошенного гостя шерстяным одеялом.
Любаша достала из дорожной аптечки аспирин, налила в стакан горячей воды из титана и густо заправила ее малиновым вареньем.
- Скушай таблеточку, кисонька... - дружно стали упрашивать напарницы заболевшего чудо-кота. - Чайку отведай... Тебе молочка бы.. Да нету, кисонька.
Иван Иванович открыл глаза и мутноватым взором поглядел на сердобольных женщин:
- Благодарю... Вы очень любезны...
Острым розовым язычком слизнул с Любашиной ладони таблетку аспирина и, проверив усами не очень ли горяч чай, прильнул ртом к краешку стакана.
- Гляди-ка: и пьет не по-кошачьи... - зашептала Катя на ухо своей подружке. - Кошки языком наяривают, а этот...
- Ровно как человек пьет, - согласилась Любаша. - Может быть, заколдованный?
- Да ты что! - замахала руками Кипяткова. - Из цирка он сбежал, точно тебе говорю - из цирка!
Она заметила торчащий из-под бантика край бумажки и, вытащив ее, прочитала:
- "Просим вернуть кота Юрию Куклачеву. Москва. Госцирк". Как в воду глядела - из цирка сбег! - обрадовалась Катя и засунула на всякий случай бумажку на прежнее место. - А теперь понял, голубок, что на свободе не шибко сладко, и снова к своим в Москву пробирается.
Иван Иванович, хотя и слышал краем уха, о чем перешептывались проводницы, однако в разговор не вмешивался: во-первых, он не хотел разубеждать женщин в их ошибке, а во-вторых, несмотря на аспирин и чай, жар еще продолжал туманить его сознание. "Лишь бы до Москвы оправиться... думал он, лежа под грубым шерстяным одеялом. - Вот простудиться в июне сподобило..."
