Светлана победно взглянула на Игоря, «мол, вот что говорят знающие люди», а Пастухов продолжал:
– Обязательно возьму у вас рецепт приготовления. Привезу его своей жене и скажу: учись! Дадите рецепт?
– Это же просто, Илья Матвеевич, – смутилась Светлана, – я и сама не знала, Гриша научил…
– Что за Гриша? Это еще кто такой? – Бровь у Пастухова приподнялась.
– Волков. Разве вы его не знаете?
– А-а-а , Митрич. Замечательный парень, золотые руки, но у него так не получится, уверяю вас. Ученик всегда превосходит своего учителя. Закон жизни.
Игорь взглянул на Пастухова – подшучивает или серьезно? Но на лице начальника ничего прочесть было нельзя. «Наверное, серьезно», – решил Мартьянов. Он давио заметил в Пастухове такую черту: интересоваться абсолютно всем – тунеядцами и проблемой озеленения улиц, международной валютной таблицей и охотой на зайцев, колхозной самодеятельностью и, вот сейчас, гуляшом.
– Для этой цели лучше всего подходит баранина… – раскрывала Светлана «секреты» походной кухни. Она села напротив Ильи
Матвеевича, и Пастухов весь обратился в слух. – Мясо режется кубиками и обжаривается с жиром…
– А лук?! – спросил нетерпеливо Пастухов. – Я люблю, чтоб луку было побольше.
– Лук потом. Вначале мясо нужно залить горячим бульоном, добавить томат-пюре, потушить час-полтора, а вот тогда-то можно класть и лук, репчатый, рубленый…
Мартьянов с интересом прислушивался. Оказывается, приготовить простейший гуляш, которым Светлана пичкает их чуть ли не каждый день, тоже наука. И он уже с гораздо большим уважением стал тыкать вилкой в тушенное по всем законам мясо. И работа поварихи стала ему казаться более значительной. Ведь сказал же кто-то, кажется, Наполеон: «Путь к сердцу солдата лежит через его желудок». Стало быть, желудок играет не последнюю роль в любом деле.
Чем черт не шутит, возможно, часть процентов перевыполненного плана корнями уходит в Светланин котел?!
И Мартьянов, съев гуляш, сказал:
– Спасибо, Светлана Ивановна, ужин сегодня действительно превосходный. А на завтрак приготовьте, пожалуйста…
Скрипичкина, Пастухов и Мартьянов еще сидели за столом, ведя гастрономические разговоры, когда показался Олег Синельников. Одет он был по-праздничному. Кремовая, в чуть заметную елочку, рубашка приятно контрастаровала с темно-синим цветом брюк. Наваксенные «стиляжьи» полуботинки таинственно поблескивали. Столь же таинственно он спросил, обращаясь к Мартьянову:
– Какой сегодня день?
– Суббота, – ответил вместо Игоря Пастухов.
– Правильно,-подтвердил Синельников.- Что мы делаем в субботу?
– По-видимому, отдыхаете, – пожал плечами Пастухов.
– Правильно, – снова подтвердил Олег, – по субботам мы всегда выезжаем отдыхать.
– И на здоровье, – сказал Пастухов.
– Требуется машина,-сказал Синельников.
– Машины нет, – вмешался Мартьянов, – Илью Матвеевича надо подкинуть на вокзал. Так что..
– Нас ждут в колхозе, там же сегодня концерт художественной самодеятельности, – перебил Синельников, – Жора просил обязательно быть.
– И танцы, – умоляющим голосом продолжила Светлана, обращаясь прямо к Пастухову, – Лукьяненко говорит, что у них по субботам всегда танцы.
– Лукьяненко говорит, значит, все правильно, – засмеялся Илья Матвеевич, – лично я против танцев ничего не имею, – и,
повернувшись к Мартьянову, таким же жалобным, как у Светланы, голосом попросил: – Игорь Николаевич, разреши, суббота ведь…
– А вы? Вы же сами говорили, – Игорь провел ладонью по горлу, – вот так вам надо быть сегодня в Евпатории.
– Я говорил? – притворно удивился Пастухов. – Я говорил, к утру надо быть. Ты меня просто не понял.
– Может быть, – усмехнулся Игорь и закричал, повернувшись в сторону палатки, – Гена! Сафонов!
– Чего?! – тотчас откликнулся Сафонов.
– Заводи машину! Едем к Зозуле.
Подпрыгивая, несется по степной дороге автомашина. Свет фар вспугивает зайцев, и те сломя голову несутся сами не зная куда. Шум двигателя пугает все живое: торопливо улетают степные журавли, недовольно покряхтывая, как сварливые тещи; из-под колес вылетают хохлатые жаворонки, устроившие ночлег прямо в пыли дороги.
– Улю-лю-лю, – несется им вслед из кузова, – держи, лови, хватай за хвост. За хвост, говорю, держи!
В кузове гомон и смех – марьяновцы едут в колхоз. На танцы! На концерт художественной самодеятельности! На Жоркин концерт!
– Посмотрим, посмотрим, что он там натворил, – смеется Мартьянов, – если плохо, то назад заберем.
– Так его Зозуля и отпустит! – отвечает ему Олег Синельников, – наш Жорка теперь деятель культурного фронта. Зозуля держится
за него обеими руками.
– Обеими руками, говоришь? Это хорошо. Так и надо. Пусть знают севастопольских монтажников!
Синельников ему на это ничего не ответил и, наклонившись к окошку кабины, прокричал:
– Светлана! А ну – песню!
– Что?! – высунулась из кабины Светланина голова.
– Запевай, говорю.
Скрипичкина не стала отказываться запевать, так запевать:
Огней так много золотых
На улицах Саратова.
Парней так много холостых,
А я люблю женатого…
Синельников сморщился, как от зубной боли. Ну и певица! Ну и голос – отрава!
– Светлана!
– У? – прервалась Скрипичкина «на любви к женатому».
– Ты когда-нибудь в своей жизни пела? – старался перекричать шум мотора Олег.
– В школе. В хоре. А что?
– Вот и подожди. Когда запоем хором, тогда и вклинишься. Поняла?
– Ну и пожалуйста, – надулась Светлана.
– Митрич! Давай!
И поплыла над степью песня…
Вырос парень крепкий душой,
Едет парень в город большой…
– Подхватывай!
Ты, брат, молод, кровь – как вино.
Счастье в руки всем нам дано…
Слушает песню маракутская степь. Звонкую. Задорную. Не успела она отзвучать, как хор, не сговариваясь, подхватил знаменитую «Тачанку-ростовчанку, все четыре колеса». Песня сменяет песню. Тут и «Удар короток, и мяч в воротах», и «Ехал я из Берлина», и «Севастопольские улицы вечерние», и… Да разве все песни можно перечислить!!
А спидометр на машине продолжает наматывать километры. Зайцы в страхе мечутся по степи. Вот бы сейчас сюда Пастухова с его ружьем! И снова из-под колес в темень ночи взлетают короткопалые жаворонки (бедные пташки, не дают им спокойно подремать!), и снова в кузове гомон и смех – молодость ищет раавлечений, молодость едет веселиться.
… Наверное, за всю историю своего существования клуб не вмещал сразу столько людей. Сегодня здесь танцы, концерт и снова танцы. Танцы без ограничения времени. До упаду! Так могут танцевать только в сельских клубах. Куда там нашим облегченным городским танцулькам до деревенского размаха! Разве могут выдержать сравнение городские танцпятачки, где «мероприятие» полностью заканчивается в 23-00, с настежь распахнутыми дверьми колхозного клуба?! Нет, конечно. Монтажники сразу же по достоинству оценили это. Работать так работать, а танцевать так до утра.
Светлана не давала своим ногам ни минуты отдыха; казалось, что сегодня она хочет оттанцевать за целый месяц. И в этом ей шли навстречу – в партнерах недостатка не было. На зависть деревенским красавицам, Светлану ни на минуту не оставляли в покое. То и дело слышалось:
– Светлана Ивановна! Разрешите! Этот вальс вы обещали мне.
– Следующ.ий танец за мной! Не забыла, Светочка?
– Жо… то есть Светка, сбацаем?
Светлана внимательно оглядела Жорку с головы до ног и небрежно проронила:
– С тобой не буду, не заслужил еще, товарищ худрук.
– Ну и не надо! Не больно и хотелось, – обиделся Лукьяненко и, поправиз «бабочку», с независимым видом отошел в сторону.
Скрипичкиной не дают скучать. Нет, что бы кто ни говорил, но много значит на сегодняшний день красивая внешность!
Игорь с Зозулей стоят у бочонка с пивом и ждут, когда освободятся кружки, захваченные более предприимчивыми монтажниками.
В ильф-петровские времена пиво выдавалось «только членам профсоюза», а сегодня этот напиток пили в первую очередь на правах гостей монтажники да Зозуля, которому сделали исключение как председателю колхоза.
Впрочем, местные хлопцы не особенно страдали от этих ограничений. Колхоз «Гигант» был зажиточным, и почти в каждом доме было вдоволь наварено своего пива.
Вот Зозуля ухитрился завладеть кружками, и Игорь получил возможность оценить напиток по достоинству.
– А ничего, – похвалил он, – напоминает рижское.
– Лучше, уверяю тебя, лучше!-воскликнул Зозуля. – Ты пей, пей. В Севастополе такого пива не бывает. Сами варили.
Пил Игорь пиво и сдержанно похваливал. Похваливал и наблюдал за Волковым. «Эх, Гришка, Гришка!»
А великан, ничего не замечая, прислонился к стенке и следил за Светланой. В его взгляде скользила ничем не прикрытая ревность.
Говорят, что ревность на данном историческом этапе является пережитком проклятого прошлого, а вот сейчас тень прошлого витала над вполне современным человеком и скалила зубы. Митрич ревновал в открытую (вот что значит не посещать лекций на морально-этические темы!).
