ФЕВРАЛЬСКИЙ КОНДУИТ
О КРУГЛОЙ ЗЕМЛЕ, О БОЛЬШИХ НОВОСТЯХ И МАЛЕНЬКОМ МОРЕ
Папа и мама ушли в гости. Ахнуло парадное, и от сквозняка по всему дому двери передали друг другу эстафету. Аннушка тушит в гостиной свет слышно, как щелкнул выключатель, - и уходит на кухню. Немного жуткая пустота влезает в дом. Тикают часы в столовой. В стекла окон рвется ветер. Я сажусь за стол и делаю вид, что готовлю уроки. Братишка Ося рисует пароходы. Много пароходов, и у всех из труб дым. Я беру у него красно-синий карандаш и начинаю раскрашивать в учебнике латинские местоимения. Все гласные буквы - красными, согласные - синими. Очень красиво получается. Вдруг Ося спрашивает: - Леля! А почему знают, что Земля круглая? Это я знаю. Про это есть на первой странице географии, и я долго рассказываю Осе про корабль, который уходит в море далеко-далеко. Потом он скрывается за горизонтом. Его не видно. Значит, Земля круглая. Но Ося не удовлетворен. - А может быть, он утонул, корабль? - говорит он. - А, Леля? А? - Не приставай, пожалуйста! Видишь, я уроки учу. Раскраска местоимений продолжается. Молчание. - А я знаю, почему знают, что Земля круглая, - говорит опять Ося. - Ну и знай! - Знаю! Потому что глобус круглый... Что-о? Вот! - Дурак ты сам круглый, вот что... У Оськи пухнут губы. Грозит ссора. Но... в кабинете отца громко звонит телефон. Мчимся наперегонки в кабинет. Там пусто, темно и страшно. Но я поворачиваю выключатель, и комната сразу меняется, как проявленный негатив фотографии. Окна были светлыми - стали черными. Рамы были черными - стали светлыми. А главное - не страшно. Я беру трубку и говорю важным папиным голосом: - Я вас слушаю! Что? Оказывается, звонят из Саратова, и звонит наш любимый дядя Леша. Он очень давно не приезжал к нам. Мама говорила нам, что он уехал далеко. Но мы с Оськой подслушали раз, что он вовсе сидит в тюрьме за то, что он против царя и войны. А теперь, значит, его выпустили. Вот хорошо! И мы оба кричим в трубку: - Дядечка! Приезжай! - Ладно, ладно, - смеется в телефон дядя. - А ты, Леля, не забудь передать маме, папе, когда придут, что звонил я и сказал, что в России революция... Временное правительство... Царь отрекся... Повтори! - И голос у дяди какой-то необычайно веселый. - Дядечка! - кричу я. - Как же это так вышло? - Ты еще маленький, не поймешь. - Нет, пойму, - обиделся я, - нет, пойму! Я уже в третьем. И дядя из Саратова, из-за Волги, торопясь, рассказывает по телефону о войне, о революции, равенстве, братстве... - Вы кончили? - влезает в трубку чужой голос. - Время истекло. Крррах! Нас разъединили. А я стою, сразу словно вырос на три года. Я стою и готов взорваться от всего того, что услышал от дяди. Но тут взгляд мой падает на Оську. Он стоит смущенный. - Эх, ты! - возмущаюсь я. - А еще знает, отчего Земля круглая! Как не стыдно!.. - Я терпел, терпел, пока ты кончишь по телефону... и не заметил. Я бегу на кухню. В кухне у Аннушки гость - знакомый раненый солдат. Черный и угрюмый, а на груди серебряный георгиевский крестик. Восторженно кричу: - Аннушка!.. Во-первых, теперь революция... свобода... и без царя!.. А во-вторых... Оське надо штаны переодеть... И, задыхаясь, я рассказываю все, что слышал от дяди. И вдруг Аннушкин солдат встает. Левая рука у него забинтована. Правой он обнимает меня. Я оторопел. Солдат крепко прижимает меня к себе: - Эх, милай! Вот разуважил! Спасибочко! Не-ужто ж правда? - и грозит большим кулаком кому-то в четыре окна: - Ну, погоди! Дождались!.. Я смотрю в окна. Но там никого нет. А солдат извиняется: - Вы меня простите, молодой человек... Уж больно вы меня того... Да как же... Господи ж... Вот спаси-бочко! Ровно праздник! Нос у него странно морщится.
РАЗГОВОР ПО ПРЯМОМУ ПРОВОДУ
В столовой я влезаю на стул и стучу в отдушник. Это вроде телефона. Наверху живут Нюра и Вера Жи-вильские. У них тоже отдушник. У нас постучишь - наверху слышно. В отдушнике Нюрин голос: - Слушаю! - Здравствуйте! (Вообще мы на "ты", но по "телефону" надо говорить "вы".) Здравствуйте, Нюра. Большие новости! Революция, и у нас солдат сидит. - А у меня чего есть! - говорит Нюра. - Отгадайте. - Еще где-нибудь революция? - Нет! Крестная сервиз подарила, и даже с молочником. Я бросаю труб... виноват - захлопываю отдушник. Разве они могут понять? И я, одевшись, бегу к товарищу-соседу, чтобы порадовать его. А латынь так и остается невыученной.
ЦАП-ЦАРАПЫЧ ГОНИТСЯ ЗА ЛУНОЙ, ИЛИ ЧТО СКАЗАЛ ОБ ЭТОМ КОНДУИТ
На улице пахнет оттепелью. Небо в звездочках, как петлица инспекторского мундира. Я мчусь по пустой улице, а сбоку бежит луна и, как собака, останавливается поочередно за каждым телеграфным столбом. Домики стоят, зажмурив ставни. Как можно сейчас дрыхнуть? Ведь революция же! Мне хочется орать... Из-за угла навстречу нам выплывают два ряда сияющих пуговиц... Цап-Царапыч! Мы с верной луной задаем драпу - бежим назад. Луна прячется за столбы и заборы. Я бегу, укрываясь в их тень. Но Цап-Царапыч уже заметил. - Стой! Стой, прохвост! - кричит он. - Городовой! Но фамилии не кричит. Значит, не узнал, и я лечу дальше. Луна и Цап-Царапыч следуют за мной. Цап-Царапыч - враг. Луна - сообщница. Вот она, чтоб не выдать меня, юркнула за крышу... Но я ошибался. Цап-Царапыч узнал меня. В кондуите на другой день возникла следующая запись на моей страничке: 4 марта был замечен надзирателем на улице после 7 часов. Несмотря на приказание остановиться, убежал... Луна в кондуит не попала,
"ВОЛЬНО!" - ГОВОРИТ СОЛДАТ
В гостиную мы приводим Аннушкиного солдата и Аннушку. Мы ходим по ковру, нацепив на папину трость красный Аннушкин платок. Солдату дают маленькое Оськино ружье. Солдат показывает войну. Мы все поем: По Кавказским горам Гимназист гулялся. Он кричал; "Долой царя!" Красный флаг махался. В гостиной замечательно пахнет смазными сапогами. Мы очень сдружились с солдатом, и он дает нам по очереди заклеивать языком его собачью ножку. А Оська сидит у него на коленях и, подпрыгивая, спрашивает: - А вы отгадайте... Если кит и вдруг на слона налезет? Кто кого сборет? Отгадайте. - Не знаю, - говорит солдат. - Ну, скажи, кто? - И я не знаю, - говорит Ося. - И папа не знает, и дядя. Никто. О ките и слоне долго спорим. Мы с солдатом - за слона, Аннушка назло - за кита. Солдат садится за пианино. Он тычет пальцем в одну клавишу и пытается петь "Марсельезу". Аннушка спохватывается, что уже поздно и нам пора спать. - Вольно! - говорит солдат, и мы идем спать,
САМООПРЕДЕЛЕНИЕ ОСЬКИ
На полу детской начерчены лунные "классы". Прямо хоть прыгай по ним на одной ножке! Мы лежим в своих кроватках и говорим про революцию. Я расска-зываю Осе, что слышал от дяди или читал в газетах о войне, о рабочих, о царе, о погромах... Вдруг Ося спрашивает: - Леля, а Леля! А что такое еврей? - Ну, народ такой... Бывают разные: русские, например, американцы, китайцы. Немцы еще, французы. А есть евреи. - Мы разве евреи? - удивляется Оська. - Как будто или взаправду? Скажи честное слово, что мы евреи. - Честное слово, что мы - евреи. Оська поражен открытием. Он долго ворочается, и уже сквозь сон я слышу, как он шепотом, чтобы не разбудить меня, спрашивает: - Леля! - Ну? - И мама - еврей? - Да. Спи. И я засыпаю, представляя, как завтра в классе я скажу латинисту: "Довольно старого режима и к стенке ставить. Вы не имеете полного права!" Спим. Ночью возвращаются из гостей папа и мама. Я просыпаюсь. Как и все люди после гостей, театра, они устали и раздражены. - Дивный пирог был, - говорит папа, - у нас такого никогда не могут сделать. И куда деньги уходят?! Слышно, как мама удивляется, найдя в подсвечнике на пианино окурок собачьей ножки. Папа пошел полоскать горло. Тренькнула стеклянная пробка графина. И вдруг отец быстрым, очень громким для такой поздноты голосом позвал маму. Мама что-то спрашивала. Папа говорил весело и громко. Они нашли мою записку с великой новостью. Я перед сном написал ее и засунул в пробку графина. Отец с матерью на цыпочках входят в детскую. Отец садится на постель, обнимает меня и говорит: - А революция пишется через "е", а не через "и": ре-волюция. Ты-ы! - И щелкает меня в нос. В это время просыпается Ося. Он, видно, все время даже во сне думал о сделанном им открытии. - Мама... - начинает Ося. - Ты зачем проснулся? Спи. - Мама, - спрашивает Ося, уже садясь на постели, - мама, а наша кошка тоже еврей?
"БОЖЕ, ЦАРЯ..." ПЕРЕДАЙ ДАЛЬШЕ"
Утром Аннушка будит меня и Оську на этот раз так - она поет: - Вставай, подымайся, рабочий народ... В гимнастию пора! Рабочий народ (я и Оська) вскакивает. За завтраком я вспоминаю о невыученных латинских местоимениях: хик, хек, хок... Выходим вместе с Оськой. Тепло. Оттепель. Извозчичьи лошади машут торбами. Оська, как всегда, воображает, что это лошади кивают ему. Ося - очень вежливый мальчик. Он останавливается около каждой лошади и, кивая головой, говорит: - Лошадка, здравствуйте! Лошади молчат. Извозчики, которые уже знают Оську, здороваются за них. Одна лошадь пьет из подставленного ведра. Оська спрашивает извозчика: - Ваша лошадка тоже какао пьет? Да? Бегу, мчусь в гимназию. Они ведь еще не знают. Я ведь первый. Раздевшись, влетаю в класс и, размахивая на ремнях ранцем, ору: - Ребята! Царя свергнули!!! - !!!!!! Цап-Царапыч, которого я не заметил, закашлявшись и краснея, кричит: - Ты что? С ума сошел? Я с тобой поговорю. Ну, живо! На молитву! В пары. Но меня окружают, меня толкают, расспрашивают. Коридор гулко и ритмично шаркает. Классы становятся на молитву. Директор, сухой, выутюженный и торжественный, как всегда, промерял коридор выутюженными ногами. Зазвякали латунные бляхи. Стихли. Батюшка, черный, как клякса в чистописании, надел епитрахиль. Молитва началась. Мы стоим и шепчемся. Неспокойно в маренговых рядах, шепот: - А в Питере-то революция. - Это наверху, где Балтийское на карте нарисовано? - Ну да, здоровый кружок: на немой карте - и то сразу найдешь.
