Но мнению Ойсленда докторанта
Она - прерогатива сатаны...
Но набросаем график. Вот константа,
Вот здесь гормон судьбы и электричества...
- Заткнись! - взревел Бол-Ван. - Совсем сошел с ума!51
Что там, докладывай! Не то тебе тюрьма!
- Б-баланду травят, ваше ко-количество
И качества высокого весьма.
Притом хохочут. Все! Конец, конец!..
И тут на взмыленном коне
К ним подскакал гонец.
Как и у всякого приличного гонца,
Глаза его как два костра горели.
То был придворный скороходец Уго-Релли.
На нем от гонки не было лица.
Он прохрипел:
- Беда!
Домой скорее!!
Там принца привезли... Лежит в закрытой галерее,
Ни есть, ни пить, ни говорить не хочет
И, страшно вымолвить, он... он ХОХОЧЕТ!!!!
- Назад! - Бол-Ван команду дал. - Назад, вперед!
И резвого коня пустил внамет.
Глава четвертая
Скорость пятая, шестая... Сто вторая!
Жаркий пот ладонью утирая,
Скачет наш Бол-Ван домой!
И вот, пока он скачет,
Разберемся, что все это значит.
Помните то дерево!.. Оно
Выросло, не где-нибудь, на Зете,
Где ни взрослые, ни старики, ни дети
Никогда не говорили:
- Мне смешно!В крайнем разе говорили:
- Мне ха-ха!
Но ведь это же не то, чего таить греха!
Были им известны радость, горе, злость,
Даже то, что называем мы потеха.
Но всегда им было не до смеха.
(Мутгемотогенная помеха
Юмор в них вложить не удалось)
Правда, самоучка - работер
Литий Фтор, старейший кси лифтер,
Гордость и любимец института
Говорил:
- Мне б тонны две мазута
Плюс на каждого зетянина минута,
Я бы в них любое чувство втер.
Но тогда с мазутом было круто,
Да и времени, признаться, не хватало:
В плане пять полупланет, четыре звездных трала,
Как всегда нехватка высших обезьян...
Словом, принимая во внимание изъян,
Роботов на стендах прокрутили
И по управляемой программе запустили.
Говоря:
- Коль их вести с умом,
Возбуждая запредельные желанья,
То от частого включенья подсознанья
Чувство юмора мутирует само.
Как уже мы говорили (нет ужасней доли!)
Ту программу поручили Колли.
Колли, Колли! Как старался он,
Как внушал им страсти и позывы!
Но его прекрасные порывы
Натыкались на глухой заслон.
Все в тумане, все покрыто мраком...
Часто Колли думал:
- Да! Да, да!..
Фанатизм - есть чувство юмора с обратным знаком,
Круг замкнулся, вот в чем вся беда!
Им нужны сверхсильные желанья,
Но лишенный юмора вовек
Не достигнет тех высот переживанья,
Где б сознание сошлись и подсознанье,
Будь то робот или человек!..
Словом жизнь на Зете шла в такой занудной гамме,
Что, хоть Колли за все это отвечал,
Он на пульте кнопки нажимал ногами
И подфазы жизни наугад переключал.
Из-за этого на Зете смесь была
Из новейших достижений и из прочих:
На телеге вдруг стоял сверхэлектронный счетчик,
В субмарине жил Костылий - путевой обходчик,
ЭВМ была вместо стола
И курьезам этим не было числа.
Доходило до того, что сыромятный мел
Белой экономики основа...
Но к Бол-Вану возвратимся снова.
Оттолкнув, коленом стременного,
Соскочив с коня, в покои он влетел.
И окинув внука зорким глазом,
Впал от горя в шоковый маразм,
Молвил:
- Ы-ы-ы!
И мимо стула сел.
Что же делать? Как же быть, о боже!
- Брата! - прохрипел, - Магистра моего!
И ему ответили:
- Не можем!
Вот уж сутки, как нигде не видели его.
Глава пятая
У Черного Магистра дочь была,
Умна, серьезна. Но лицом мила.
Еще случаются подобные дела.
Не дочь, а внучка, - вы сказать хотели?
Все правильно. Система Одурэлли,
В пределах коей каждый новый вид
Необратимо внуковит
И независим от исходного числа.
Короче, внучка у него была.
Ее Тазиттой звали. Или Тазой.
Она была смышленой, кареглазой.
Любви не ведала в свои семнадцать лет.
Не выпал жребий ей высокой страсти нежной.
Она страдала и жила надеждой,
Как, в общем, всякий истинный поэт.
В ее просторной чистенькой светелке
Ни пьезопряжи не было, ни пялец, ни иголки.
В уединенье, под охраной кованных дверей
Едва останется одна, и за перо скорей.
Тазитта сочиняла кукурьезмы
Или куризмы, говоря серьезно.
Короче, басни и сказанья про курей
Традиционно горькие и полные печали.
И не затем, чтоб видеть их в печати.
А просто так из озорства скорей
Она их рассылала в пять газет
Под псевдонимом скромным Дядя Зет.
Для девушки прекрасный псевдоним,
Да и куризмы хоть куда, как говориться.
Штук двадцать пять я заучил, чтоб с вами поделиться,
Но места мало, ограничимся одним.
Куризм - элегия
Хлопья снега над Зетом кружат
И озябшие куры
Зарываются в пыль, чтобы ноги согреть.
Приодевшийся в изморозь их султан белокурый
На поникший гарем свой без смеха не может смотреть.
- Ах вы жалкие клуши!
Гласит его вид горделивый.
- Вы не ждали морозов? Ну что же, печально весьма.
Есть леса и моря,
Есть приливы, отливы,
И пора понимать, что за летом приходит зима!!!
Дальше было все грустно:
Старуха со скалкой
Кыш! - ему прокричала, погнав под топор палача.
Влажно хрустнула плаха и, как гном со скакалкой,
Побежал наш мудрец, обезглавленной шеей крича.
Что ж кричать, дурачок,
За пределами Черного Круга?
Да, кастрюля, петрушка...
Это суп, а не казнь и не месть!
Есть леса и моря, есть приливы, отливы, старуха,
Скалка, плаха, топор, да и многое, многое есть!
И возможно, что я - гость и гордость планеты
Тоже стану бульоном в свой самый возвышенный час.
Здесь позвольте закончить. С печальным приветом,
Дядя Зет, уважающий искренне вас!
В те времена на Зете было где-то
Так Тридцать Три Воистину Больших Поэта,
Но публика вцепилась в Дядю Зета
И, думаю, не будь он аноним,
Толпа поклонников ходила бы за ним.
Ценился он писантов всех превыше,
Приязнь читающих текла к нему рекой,
И хоть никто не знал, кто он такой,
Портрет его был синей гладью вышит
И выставлен в торгарии на крыше.
На том портрете старец мудрый и печальный...
Но возвратимся к теме изначальной,
Поскольку для движения сюжета
Тазитта все-таки важнее дяди Зета.
Итак, не в термокресле сидя, а на жестком стуле.
(Она была поклонница Аскетия Кастрюлли)
Тазитта чаще сочиняла по ночам.
Ночь больше соответствует печали,
Которая, как древние считали,
Есть высшее начало всех начал.
Легчайших слов полет, метафор тонкий звон,
Неведомых глубин пленительная бездна!..
А, впрочем, это каждому известно,
Кто сочинял стихи иль был хоть раз влюблен.
Ах, ночь волшебница! Тазитта в ней живет
Сливая воедино дух и тело!
Но что такое! Теледверь зашелестела...
Магистр? Наверно! Но откуда он идет?
Старинной шторы синтетический шевьет
Тазитта отодвинула и онемела.
Полупарадный отбивая шаг,
Дед шел по коридору. На ушах
Подобьем клипс болталось по прищепке,
Глаза горели фосфорным огнем.
И, боже правый, не было на нем
Ни портупеи, ни лица, ни кепки.
Потрогав уши, он сказал: Эх, ухнем,
Затем минуя телеблок дошел до кухни,
На вариоплите свой ужин разогрел...
(Есть жариоплита, на ней пекут и жарят,
На вариоплите же только варят)
Итак он молча ужин разогрел
И на Тазитту странно посмотрел.
- В чем дело? Что с тобой?! - она спросила
И верхнюю губу невольно закусила.
Во взгляде деда чувствовалась сила,
Глаза мерцали как глубокие колодцы.
- Со мною! Да! - он вдруг сказал с хрипотцой,
Палитра! Стронций! Умбра! Полотно!
И с диким смехом выскочил в окно.
Ночь дотлевала. Дело близилось к рассвету.
Как быть? Неладно что-то, видит бог.
Тазитта мучилась неведеньем. И вдруг - звонокРаздался. Принесли Наждачную газету.
Естественно звалась она не так,
Она совсем иначе называлась,
Но так как .па бумаге издавалась
Наждачной, то в быту именовалась
Наждачная газета иль Наждак.
Но ближе к делу. Вот развернута газета
И внучка все вдруг поняла про деда.
На две страницы заголовок шел:
Принц вышел из игры!
Кто сядет на престол?
Глава шестая
Вот документ занятный:
Заявленье.
Поскольку я, Магистр, возжаждал вдруг разумного труда
И склонен видеть в сути этого явленья
Болезнь, а также переутомленье,
Я отбываю в неизвестном направленье
В лечебный отпуск сроком - навсегда.
Оригинал - Туда,
Две копии - Сюда.
Сказал и отбыл. Скороходец Уго-Релли
Разыскивал Магистра две недели.
И, наконец, нашел в заброшенной сторожке
