2. Прочерк
Мы с Женькой лежим на моей кровати и наблюдаем, как ползают по потолку вокруг лампы разноцветные пятна – белые, синие, оранжевые. На другой стороне улицы – большой рекламный экран, похожий на одноногий телевизор, который сутки напролёт показывает всякие ролики. Пятна на потолке как раз от него. Этот экран у меня что-то вроде ночника. Приглушённо шелестят по проспекту редкие машины. Уже поздно, но мы не спим.
– Неужели тебе совсем не интересно? – допытываюсь я.
По-моему, она лукавит, когда говорит, что ей всё равно, куда подевался её папа и почему. Про него нам почти ничего не известно: они с Женькиной мамой познакомились в институте, а потом он внезапно уехал, даже не дождался, пока Женька родится. У Женьки дома не принято о нём говорить, это вроде как неприлично, вот Женька и не спрашивает.
А я считаю, что это неправильно и несправедливо, когда человеку ничего не рассказывают о его родителе. Для меня это всё равно что чего-то не знать о самой себе. Ну как Женьке не интересно, от кого она произошла?
– От человекообразных приматов, – отвечает Женька на это.
– Некоторые своё генеалогическое древо до седьмого колена знают, а мы даже отцов никогда не видели.
– Ну и что? Бывает хуже. Некоторые с рождения круглые сироты.
Какое-то время мы молчим. Я слышу, как Женькино дыхание становится спокойнее и глубже, и немножко расталкиваю её локтем, чтобы не засыпала.
– И ты ни разу его не гуглила?
– М? – вздрагивает Женька. – А? Нет, не гуглила.
– Почему?
– Ну ты представь, сколько на свете Андреев Кимов, – зевает Женька. – Отчества мы не знаем. Что мне, каждому, кто подходит по возрасту, писать: «Здрасьте, а вы, случайно, не мой папа?» А даже если попадётся мой, так он вряд ли признается. До сих пор что-то не проявлялся.
Это Женька вслед за бабушкой повторяет.
– Может, он тоже сидит и гадает, какая именно Женя Ким его дочка?
– Нет, – отрезает Женька. – Он бы позвонил, у нас номер с тех пор не поменялся. Я ему просто не нужна, вот и всё.
Женька говорит это бесцветным голосом, без злобы и обиды. Как я говорю, что у меня аллергия на животных. Когда я кому-нибудь об этом рассказываю, меня сразу начинают жалеть: «И у тебя никогда не было собаки? И даже хомячка с попугайчиком?» Не было. Я даже в зоопарке сразу чихать начинаю. И не то чтобы я ужасно горюю по этому поводу, просто это непреложный факт. Вот и Женька ведёт себя так, словно у неё нет папы из-за какой-нибудь аллергии. Но папа – это ведь не попугайчик, это совсем другое.
Когда у тебя прочерк в графе «отец», ты вроде как не такой, как надо, неправильный, ненормальный. Половинчатый. Зачем его ставят, этот прочерк? Чтобы подчеркнуть, что у тебя вместо папы – пустота?
– А если он всё-таки позвонит? Вот что ты сделаешь? Что ты ему скажешь?
– О-ой… – Женька терпеть не может такие вопросы. – Ну позвонит, тогда и подумаю. Но что-то я себе слабо такое представляю.
– А ты выключи математика и включи художника – сразу всё представится, – ворчу я. – Давай, что тут сложного? Вот берёшь ты трубку, а там твой папа: «Алло, это Женя? Женя, это я, твой папа!» Что ты скажешь? Ну давай, это как диалоги на английском.
– Э-э… гм-м… Я, наверное, трубку положу.
– Серьёзно? Молча положишь, и всё? – Мне этого совершенно не понять. Я-то жду такого звонка уже не первый год.
– Ну да. А что я ему скажу? Он же мне чужой человек. Скажу, что номером ошибся.
– Подожди, как это – чужой человек? – ужасаюсь я. – Он твой папа! Ты – это наполовину он.
– Ну да, – неуверенно соглашается Женька. – Мне передалась часть его генов, но…
– А если ему без тебя плохо и одиноко? Если он попал в беду – ослеп, например, или заболел, и о нём больше некому позаботиться, кроме тебя? Ты что же, его бросишь?
Женька хмыкает.
– Ну уж об этом ему надо было раньше подумать. Если он порядочный человек, ему станет стыдно навязываться дочери, которой он никакого внимания не уделял и которую ни дня не воспитывал.
– Это твои мама с бабушкой так говорят? – догадываюсь я.
Женька сначала мнётся, а потом отвечает уверенно:
– А что? Я и сама так считаю.
– Но это же твой папа, – повторяю я.
– Да никакой он мне не папа! Я его в глаза не видела!
– Всё равно папа, – настаиваю. – Хоть и невидимый.
Женька в курсе, что я могу спорить до рассвета. Иногда у нас такое случается. Так что она отворачивается и натягивает на глаза розовую маску для сна – Женька может уснуть только в кромешной тьме, а я без своего экрана-ночника ну никак не могу.
– Всё, я сплю, – предупреждает Женька.
Но понятно, что она не спит и можно ещё немного поговорить.
– А я бы с ним встретилась, если бы он позвонил. Я бы его тут же простила. И ни разу бы не упрекнула! Мало ли, какая тогда была ситуация. Может, ему обязательно нужно было уехать. Или они с мамой сильно ругались. Или…
– Угу, – невпопад мычит Женька.
Ясно: ещё минутка, и заснёт. Теперь её из этой дрёмы до утра не вытащить.
Я лежу и думаю про своего невидимого папу. Иногда кажется, что он существует только у меня в голове. Мама предпочитает делать вид, что отца у меня никогда не было. Такого отца принято ненавидеть и презирать, но откуда тогда это тёплое чувство, когда проговариваешь про себя слово «папа»?
Быстрые свидания, судя по всему, занятие ужасно утомительное – мама так устаёт, что спит потом до одиннадцати, а мы с Женькой сами соображаем себе завтрак. В итоге у нас чай и бутерброды с сыром.
– А тёте Насте хватит? – волнуется Женька.
Сыра и правда негусто, но я режу весь и раскладываю так, чтобы маме ничего не досталось.
– Она не будет, – говорю.
Всё равно у неё после этих свиданий аппетита нет. Выпьет кофе с молоком, вот и сыта.
Утро такое же солнечное и весеннее, как и вчера. Только настроение уже не то. Мы жуём бутерброды и прихлёбываем чай. Решаем, что, прежде чем Женька пойдёт домой, прогуляемся в парке, ещё немного зарядимся солнечной энергией.
С прогулки я возвращаюсь в унынии. Женька сегодня не задерживается: они с мамой везут Юлю к ветеринару. Жалко, что из-за аллергии я не могу поехать с ними, ужас до чего неохота сидеть дома.
После свиданий мама меня как будто не замечает. Она вся в себе. В кухне ещё держится аромат кофе, а мама уже в ванной – лежит в пене, читает журнал и делает всякие маски.
«У меня сегодня спа-процедуры» – так она говорит.
Пока она там плещется, я успеваю сделать домашку на понедельник и вторник, написать рецензию на «Коралину» Нила Геймана и прочитать несколько глав «Истории с кладбищем». Это я готовлю большой пост про жутковатые сказки Геймана.
– А Женя уже ушла? – заглядывает мама. Она в халате, на голове – тюрбан из розового полотенца.
– Угу. Они сегодня к ветеринару.
– А, понятно. А ты чего такая смурная?
– Я не смурная, – объясняю я, не отрываясь от книги.
Мама присаживается на край кровати и пытается пощекотать мне пятку. Я поджимаю ноги. Мне сейчас совершенно не до того, но маме, похоже, больше нечем заняться. И она начинает рассказывать про своего нового парня Славу.
Слава. Противное какое-то имя, скользкое. И, по-моему, слишком детское для взрослого человека. Вот как Никита. Сложно представить, что какого-нибудь взрослого и серьёзного дядечку зовут просто Никитой.
– С ним так интересно! Он вегетарианец, занимается йогой, несколько раз был в Индии и владеет службой доставки полезных продуктов, называется «Эвкалипт». Мы с девочками с работы пару раз оттуда заказывали. Представляешь, какое совпадение?
– Да уж, невероятно!
Мама показывает мне смазанную фотографию на телефоне. У Славы длинное, какое-то прямоугольное лицо, блондинистые вихры и глупая полуулыбка.
– Вот видишь, не зря сходила, – гордится мама. – Кстати, я ему про тебя много рассказывала, и он очень хочет с тобой познакомиться. Приглашает нас в своё любимое вегетарианское кафе на Патриарших.
– А он знает, что ты не вегетарианка? – уточняю.
– Это я пока не вегетарианка. Вообще-то, я уже давно подумываю отказаться от мяса, я же и так только рыбу и птицу ем, а мясо – о-очень редко, вот даже не вспомню, когда в последний раз.
– А борщ в холодильнике? – напоминаю я.
– Ну это же для вас с Женей! Я-то его не буду, – отмахивается мама.
– Понятно, – хмыкаю я.
Мама тот ещё хамелеон! На этих быстрых свиданиях ей кто только не попадается, и на каждого обязательно нужно произвести впечатление. Если она вдруг кому-то из «женихов» не приглянулась, то всю неделю ходит обиженная, словно ей нанесли страшное оскорбление. Некоторые мамы помешаны на диетах или, там, рукоделии, а моя – на том, чтобы всем вокруг нравиться. Вот и прикидывается: то она джаз любит, то футбол, то индийскую кухню, то современное искусство – лишь бы внимание обратили.
– Значит, ты у нас теперь вегетарианка, – вздыхаю я с укоризной.
– А что тут такого? Я же люблю овощи, и фасоль люблю, и тофу. Я, между прочим, человек, открытый к новым идеям и новому опыту. И вообще, хватит мать критиковать! Что ж такое!
