«Маргерит» – вот имя, которое выбрали для нее родители, когда объезжавший свой округ епископ нанес свой ежеквартальный визит на рудник, где ей случилось родиться. Это имя по-прежнему употребляли учителя, обращаясь к ней, и его же ставили на письменных отчетах, отправляемых ежемесячно ее опекуну, жившему в Техасе. Но имя Малыш, данное ей ковбоями на ранчо, казалось куда более подходящим для нее, и в Св. Урсуле она по-прежнему оставалась Малышом, несмотря на все увещевания ее огорченных наставниц.
Детство Малыша было колоритным до такой степени, какую редко можно найти где-либо, кроме страниц романов о Нике Картере[27]. Ее отец любил приключения и переезжал с одного рудника на другой, делая состояния и теряя их. Она грызла покерную фишку, когда у нее прорезались зубы, и пила молоко из бокала для шампанского. Ее отец умер – весьма удачно, – когда его последнее состояние было велико, и оставил свою маленькую дочь под опекой друга-англичанина, жившего в Техасе. Следующие три бурных года ее жизни были проведены на скотоводческом ранчо с Опекушей, а следующие три в стенах тихой Св. Урсулы.
Опекун воспитывал ее сам и оставил в школе после серьезного разговора с директрисой, решив, что девочка должна формироваться под влиянием культуры восточных штатов. Но пока культура восточных штатов никак не подействовала на нее. Если какое-то формирование имело место, то «лепила глину» сама Малыш Маккой.
Ее пикантные воспоминания о шахтах и ранчо делали пресными все произведения художественной литературы, которые разрешалось читать школьницам. Французскому учителю танцев, который обучал их рафинированной версии испанского вальса, она продемонстрировала настоящий вальс, как его исполняют мексиканские ковбои на ранчо ее опекуна. Это был танец, от которого у восхищенного француза захватило дух. Английский учитель верховой езды, приходивший раз в неделю весной и осенью обучать девочек правильной рыси, получил ошеломительный урок езды на неоседланной лошади, вызвавший у него растерянный вопрос:
– Эту юную леди тренировали в цирке?
Малыш была шумной, употребляла жаргонные словечки, любила веселую возню; в ее школьной карьере было множество упреков, и замечаний, и мелких наказаний, хотя за ней не числилось ни одного серьезного проступка. Однако все три года Св. Урсула, затаив дыхание, ждала какого-нибудь взрыва. Мисс Маккой, по самой ее натуре, была должна когда-нибудь обеспечить им сенсацию.
Когда время этой сенсации наконец пришло, она оказалась совершенно неожиданного свойства.
Розали Паттон была последней соседкой Малыша по комнате – мисс Маккой изматывала соседок по комнате так же быстро, как истаптывала свои туфли. Розали была привлекательной маленькой особой и квинтэссенцией женственности. Вдова поселила этих двоих вместе в надежде, что пример кроткой Розали поможет смягчить буйный характер Малыша. Но пока что Малыш проявляла свой привычный задор, а Розали выглядела изнуренной.
Затем произошла перемена.
Однажды вечером Розали влетела в комнату Патти в состоянии глубочайшего изумления.
– Что ты думаешь? – крикнула она. – Малыш Маккой говорит, что она собирается стать женственной!
– Какой? – Патти появилась из банного полотенца, которым она старательно вытирала лицо.
– Женственной! Она сидит сейчас на полу и продевает узенькую голубую ленточку в мережку на своей ночной рубашке.
– Что с ней стряслось? – поинтересовалась Патти.
– Она читает книжку, которую привезла из дома Мей.
Розали уселась по-турецки на диванчике у окна, расположила складки своего розового кимоно на коленях изящными волнами и позволила двум косам вьющихся золотистых волос живописно свеситься с ее плеч. Она уже переоделась и была готова лечь в постель, так что могла продлить свой визит до последнего звонка, объявляющего «отход ко сну».
– Какого рода книжку? – уточнила Патти с ноткой пренебрежения в голосе.
Это было в духе Розали – ворваться в чужую комнату с ошеломляющим заявлением, а потом, завладев вниманием хозяйки, приступить к бесконечному, бессвязному рассказу, пересыпанному ненужными подробностями.
– Там рассказывается о прелестной юной англичанке. У ее отца была чайная плантация в Азии… или, может быть, в Африке. Во всяком случае, там стояла жара, и была куча туземцев, и змей, и многоножек. Ее мать умерла, и девочку, еще совсем маленькую, отправили учиться в Англию. Ее отец был ужасным человеком. Он пил, и ругался, и курил. Единственное, что удерживало его от того, чтобы окончательно пуститься во все тяжкие, – это мысль о милой маленькой золотоволосой дочери в Англии.
– Ну и что из того? – спросила Патти, вежливо подавляя зевок. Розали вечно впадала в «златокудрые сантименты», если ее вовремя не одернуть.
– Только подожди! Я подхожу к самому главному. Когда ей было семнадцать, она вернулась в Индию, чтобы позаботиться о своем отце, но почти сразу у него случился солнечный удар, и он умер. И на смертном одре он поручил Розамонду – так ее звали – заботам своего лучшего друга, чтобы тот помог ей завершить ее образование. Так что Розамонда переехала к своему опекуну и сделала его бунгало красивым и по-домашнему уютным. И она не давала ему больше пить, курить и ругаться. И, когда он оглядывался на прошлое…
– …его мучили горькие сожаления о потерянных годах, – бойко подхватила Патти, – и он сокрушался оттого, что недостоин заботливого влияния того милого, женственного существа, которое неожиданно вошло в его греховную жизнь.
– Ты читала эту книжку! – ахнула Розали.
– Нет, насколько я помню, – сказала Патти.
– Во всяком случае, – с вызовом заключила Розали, – они полюбили друг друга и поженились…
– А ее отец и мать, глядя на них с небес, улыбкой посылали благословение их дорогой дочери, которая принесла так много счастья одинокому сердцу?
– Гм… да, – не совсем уверенно согласилась Розали.
Она с легкостью могла проглотить любое количество сантиментов, но по собственному унизительному опыту знала, что Патти не была столь же ненасытна в этом отношении.
– Очень трогательная история, – прокомментировала Патти, – но при чем тут Малыш Маккой?
– Ну разве ты не понимаешь? – широко раскрытые синие глаза Розали были полны живого интереса. – Это в точь-в-точь история Малыша! Я поняла это в ту же минуту, как увидела книжку, но мне было ужасно трудно заставить Малыша прочитать ее. Малыш сначала над ней потешалась, но, когда вчиталась, оценила сходство. Она говорит теперь, что это перст судьбы.
– История Малыша? О чем ты говоришь? – Патти тоже заинтересовалась.
– У Малыша есть порочный английский опекун, совсем как у Розамонды в книжке. Во всяком случае, он англичанин, и она думает, что он, вероятно, порочный. Большинство владельцев ранчо такие. Он живет совсем один – никакого общества, кроме ковбоев, и ему необходимо заботливое влияние милой женщины. Так что Малыш решила сделаться женственной, вернуться в Техас, выйти замуж за Опекушу и сделать счастливыми оставшиеся годы его жизни.
Патти, упав на кровать, расхохоталась. Розали встала и взглянула на нее чуть сурово.
– Не вижу ничего смешного – на мой взгляд, это очень романтично.
– Малыш и нежная женская заботливость! – захлебывалась от смеха Патти, катаясь на кровати. – Да она не сможет даже на час притвориться женственной. Если ты предполагаешь, что она сможет такой оставаться…
– Любовь, – провозгласила Розали, – совершала и более великие чудеса… Подожди! Мы еще увидим!..
И школа увидела! Исправление Малыша Маккой стало сенсацией года. Учителя приписали замечательную перемену в ее манерах положительному влиянию Розали, но, хотя испытали огромное облегчение, не питали особых надежд на то, что это чудо продлится. Но неделя следовала за неделей, а чудо не кончалось.
Мисс Маккой больше не отзывалась на обращение «Малыш». Она просила подруг называть ее Маргерит. Она отказалась от жаргона и научилась вышивать; она сидела на занятиях по Европейским путешествиям и Истории искусств со сложенными на коленях руками и милым задумчивым видом, вместо того чтобы, как прежде, своим ерзаньем доводить до безумия сидевших рядом с ней. Она добровольно стала играть гаммы. Первой причину узнала Розали, а Розали дала необходимые объяснения всей остальной школе.
Обитателям ранчо требовалось облагораживающее влияние музыки. Одноглазый Джо играл на аккордеоне, но больше никакой музыки там не слышали. Школа представляла себе преображенную Маргерит – вся в белом она сидит перед фортепьяно в сумерки и поет нежным голосом «Розарий», в то время как Опекуша смотрит на нее, сложив руки, а ковбои, мирно засунув длинные охотничьи ножи за голенища сапог и с лассо, свернутыми и перекинутыми через плечо, собрались под открытым окном.
Великопостные церковные службы в тот год уже не навязывались мятежному Малышу, но охотно посещались набожной Маргерит. Вся школа испытывала трепет при виде мисс Маккой, проходящей между скамьями с опущенными глазами и скромно сжимающей в руках молитвенник. Прежде в атмосфере церкви Святой Троицы с цветными витражами и резными скамьями она выглядела так же не на месте, как какой-нибудь необъезженный полудикий жеребенок.
