— Стыдитесь! — сказал он. — Бездомные коты поубивали бы друг друга, чтобы попробовать этого мясного хлебца! Вам надлежит привыкнуть к нему, потому что скоро мы получим ещё восемь фунтов.
Он сгрёб отвергнутый деликатес и отнёс на дорожку в старое корытце для птиц, которое служило кормушкой диким котам. Не успел он опустошить свою миску, как откуда ни возьмись появились трое из них, чтобы сцепиться при дележке. Потом он увидел Ника Бамба, проводившего уик-энд дома и забивавшего гвозди в какую-то деревянную штуковину.
— Что делаешь? — спросил Квиллер.
— Строю помост, чтобы помойные бачки не стояли прямо на земле. Так будет чище, и, кроме того, под помостом могут спать бездомные коты. Идея Лори.
— Ты никогда не отдыхаешь, Ник?
— По сравнению с моей работой в тюряге это ещё тип-топ. А у тебя хорошая неделька выдалась? Что-нибудь выяснил?
— Пока что я только прощупывал почву и заводил контакты. Зайди завтра, поговорим.
Квиллер пошёл в гостиную за яблоком и обнаружил, что корзина полна груш! Некоторое время он слушал там радиосводку, долетавшую из ниши, где играла в домино семья из трех человек. Он подошёл к ним и спросил:
— Не возражаете, если я послушаю? Меня интересует завтрашняя погода.
— Вы только что её пропустили, — ответил отец семейства. Он повернулся к сыну: — Ты помнишь, Брэд, что сказали насчёт погоды?
Мальчику было около десяти, и он казался очень толковым для своего возраста; он носил футболку со словами СПРОСИ МЕНЯ.
— Умеренный ветер, — сказал он, — ослабевающий к полуночи. Волны от трех до четырех футов. Завтра солнечно и тепло при легком юго-восточном ветре, который после полудня сменится юго-западным. Высшая температура завтра — семьдесят пять по Фаренгейту. Низшая…
— Тихо, — сказал его отец, поднимая руку и пригибая голову сына к приёмнику.
Диктор говорил:
— …полицейский бюллетень с Грушевого острова, где сегодня вечером выстрел оборвал жизнь отдыхающего. Жертва, взрослый мужчина, съезжал с песчаной дюны на северном конце острова, когда его спутники услышали ружейный выстрел и увидели, как он слетел в озеро на мелководье. Страдающего от переохлаждения, как и от потери крови, его на месте передала «скорой помощи» добровольная спасательная команда, а затем отправили на материк на вертолете шерифа. Смерть его была констатирована по прибытии в пикаксскую больницу. Ружейный огонь, не редкий на острове, этим днём и вечером замечали повсюду. Роковая пуля, согласно версии отдела шерифа, очевидно, была случайным выстрелом шалопая охотника. Имя жертвы в настоящее время не выяснено, но полиция говорит, что он не был жителем Мускаунти.
— Никто не говорил нам насчёт ружейного огня на острове! — сказала мать семейства. — Я ненавижу ружья!
Возвращаясь в «Четыре очка», Квиллер думал: «Ещё одно несчастье! Ник проведет бессонную ночь, тревожась за будущее гостиницы. Женщина, которая ненавидит ружья, будет убеждать своего мужа поскорее покинуть остров… Сестры Мозли порадуются, что решили уехать пораньше… Двое мужчин, с виду похожих на детективов, наверняка вернутся».
Он посчитал по пальцам: один — отравление. Два — утопленник. Три — падение с переломом. Четыре — взрыв. Пять — выстрел. Его впечатляло разнообразие происшествий. Никакой закономерности, кроме того, что все несчастья случались через равные промежутки времени. Квиллер рисовал себе целый консорциум диверсантов, у каждого из которых была своя собственная роль. Островитяне были хитры, опытны и хорошо осведомлены вследствие тяжкой своей жизни. Озадачивал его лишь недостаток интереса к сотрудничеству у Коко. В прошлом он за версту чуял преступление и указывал на ключ к нему. Возможно, островная атмосфера притупила его ощущения. Правда, он инсценировал кошачью истерику, которая заставила Квиллера оказаться с должной особой в должном месте в должное время, но это не имело ничего общего с пятью подозрительными инцидентами.
В «Четырёх очках» сиамцы продолжали глядеть на Квиллера укоризненными голодными глазами, и потребовалась изрядная выдержка, чтобы устоять перед их волей. Он дал бы им похрустеть перед сном обычной их закуской, но она вся вышла; на завтрак он опять подаст им мясной хлебец на основе «не хочешь — не надо».
После наступления темноты все трое любили посидеть на затянутом сеткой крыльце, прислушиваясь к таинственным звукам в кронах деревьев и в подлеске, но нынче вечером с ними соперничали звуки из «Пяти очков»: игра на пианино, голоса, проигрыватель, смех. Позже музыка прекратилась, голоса стали глуше. Он вошёл в дом, некоторое время почитал, вычесал кошек, а потом удалился на покой.
Заснул он легко и увидел один из своих причудливых снов: аборигены, жившие на Грушевом острове, были пингвинами, а туристы — буревестниками. Появился громадный лысый орёл и попытался перетащить остров на материк, но был сбит выстрелом охотника на кроликов, а остров погрузился на дно озера.
— Фффуу! — выдохнул Квиллер, просыпаясь и садясь в постели.
Он расслышал счастливые голоса у соседней двери. Гость-мужчина уходил с фонариком, и Квиллер понадеялся, что луч осветит лицо мужчины, когда тот пройдет мимо «Четырех очков», — не то чтобы это имело отношение к делам Квиллера, но он и по природе своей, и в силу профессии был любопытен. Однако любопытство его не было удовлетворено: гость ушёл лесной тропой.
Квиллер мог о том и не знать, но «битву мясного хлебца» он проиграл. В субботу две голодные и негодующие кошки принялись выть перед дверьми его спальни в шесть утра. Он терпел это почти целый час, а потом — босой, в пижаме — пошёл в кухню приготовить неблагодарным мерзавцам ещё одну тарелку мясного хлебца. Они притихли, пока он резал хлебец, на сей раз кроша его, а не просто разделяя ломтики. Были спокойны, когда он ставил тарелку на пол. Просто смотрели, глазам своим не веря, как бы говоря: «Что это за вздор? И нам предлагается есть этот собачий обед?» Как раз в тот момент, когда они брезгливо потрясли лапами и отошли от тарелки прочь, раздался стук в дверь.
Квиллеровы часы показывали семь пятьдесят. Это, верно, Митчел — кто ещё? Пожалуй, он принёс весточку от Райкеров. Возможно, они вчера вечером не прибыли. Он с тревогой распахнул дверь.
К его смущению, то была Джун Холибартон, полностью одетая и щурившаяся сквозь дымок сигареты, которую изящно держала в руке. Она оценила его мятые пижамные штаны и всклокоченные волосы и ехидно усмехнулась.
— Хотите пойти со мной к завтраку? Идёмте как есть.
— Извините, — сказал он. — Ещё парочку часиков я к трапезе готов не буду. Ступайте уж без меня. Они готовят великолепные закуски.
— Это мне известно, — высокомерно ответила она. — Я провела в этом коттедже два уикэнда, сохраняя вашу постельку тепленькой. Кто-нибудь говорил вам, что я руковожу в отеле развлечениями? Пока вы тут сидите и в потолок глядите, могли бы написать для меня кое-какой матерьялец. Не гарантирую, что его использую, но для вас это была бы недурная практика. — Эти наглые замечания были высказаны с надменной улыбочкой — её личной торговой маркой.
Квиллер писал капустники в колледже, когда у неё ещё зубы резались. Прежде чем он успел придумать возражение в границах приличия, сзади подошёл Коко и взлетел к нему на плечо, закачавшись там, словно готовясь к прыжку, и пронзая пришелицу своим лазерным взором.
— Что ж, — сказала она, — тогда заходите в «Пять очков» выпить, послушать музыку или зачем угодно и когда угодно.
Она стряхнула с сигареты пепел, откинула назад блестящие рыжие волосы и лениво пошла прочь. Коко спрыгнул на пол, и Квиллер сказал:
— Благодарю. Ты молодец! Скажи-ка, что бы для тебя сделать? Я накрошу несколько копченых устриц и добавлю их к мясному хлебцу.
Обе кошки принялись за экзотическое блюдо и повытаскивали устриц, упорно пренебрегая мясным хлебцем.
— Кошки! — сказал Квиллер. — Вам не победить!
За собственным, своим завтраком он съел ветчину в тесте с сырным соусом, а потом тресковые биточки с яичницей. По позднему времени занят оказался только один столик — семьей, остановившейся в «Двух очках»: папа, мама, мальчик на высоком стульчике и малышка, которую привлекли Квиллеровы усы. Когда он неосторожно встретился с ней глазами, она сползла со своего стульчика и подковыляла к его столу, предлагая ему кусочек частично уже изжеванного тоста.
— Сандра, не беспокой дядю, — сказал её отец.
— Она очень дружелюбная, — сказала её мать.
Квиллер внутренне взвыл. Он чувствовал себя осаждённым: капризные кошки, бренчащие соседки-пианистки, а теперь ещё и общительные младенцы! Когда он вернулся в «Четыре очка», пианистка исполняла гаммы и упражнения для пальцев — монотонный концерт, который мешал сосредоточиться на чтении или письме. Наконец наступила тишина, и Квиллер испытал настоящее облегчение. И тут же раздался стук в дверь. Он в раздражении бросился открывать.
