ночь.
– Нам конец! – простонал Фрэнк. – Это же Вечноночь! Владычица Свет, помоги нам!
Все прочие тоже начали наперебой молиться, перемежая слова молитв всхлипами ужаса.
Черные корабли подходили все ближе.
Один из Меченых мощным прыжком перескочил на палубу «Светлой Мэри». Когда он распрямился после прыжка, стало видно, что он куда выше, чем любой из моряков на борту. Как и у всех Меченых, у него были длинные мускулистые руки – слишком длинные, кисти их болтались где-то возле колен. Он был одет в какие-то обрывки рогожи и меха. Этот монстр поднял уродливую голову и повертел ей, оглядывая команду черными блестящими глазами. Его серая кожа была сплошь покрыта татуировками символов древней плотяной черной магии.
– Ни с места! – приказала Кэп своей команде, хотя сама содрогалась от ужаса. – Не шевелитесь, не провоцируйте его. Не делайте глупостей.
Большой Мэттс всегда был отличным ловцом крабов, одним из лучших в команде, и достаточно сильным, чтобы ударом кулака разбить драконье яйцо, но вот умом он никогда не отличался. Он слышал слова капитанши, но явно не подумал, что ее приказ «не провоцировать» означает, что нельзя вдарить кулачищем Меченому по башке. Что он и попытался сделать, шагнув вперед и замахнувшись своей здоровенной рукой.
Меченый перехватил руку Мэттса в замахе. Одна из многих татуированных меток на его коже вдруг ярко засветилась. Он сжал кулак – и послышался треск костей руки Большого Мэттса, от кисти и до самого плеча. Мэттс завизжал, как трехлетка. Меченый разжал пальцы – и Мэттс рухнул на палубу, завывая и сжимая левой рукой то, что осталось от его правой.
Все остальные словно окаменели.
Меченый сделал два шага вперед и теперь стоял перед капитаншей так близко, что она чувствовала запах его кожи. Животный влажный мускусный запах, от которого перехватывало дыхание.
– Убирайся с моего корабля, – умудрилась выговорить она.
Он не шелохнулся, не нахмурился, не расхохотался – ничего подобного. Он просто неподвижно стоял, нависая над капитаншей, и свет корабельного фонаря тонул в его непроницаемо-черных глазах.
Потом Меченый сунул огромную татуированную лапу куда-то за пазуху своей дикарской одежды из вонючих шкур. Наружу он вытащил изогнутый кинжал с костяной рукояткой. Концом ножа он пронзил собственную ладонь – мясистый бугорок под большим пальцем. Из ранки заструилась кровь, и капитанша с отстраненным изумлением отметила, что кровь у него красная, как и у людей, как у нее самой.
Меченый вытянул руку ладонью вверх, так что кровь потекла, наполняя ее, как чашу. Вынув нож из раны и перехватив его зубами, он погрузил палец освобожденной от ножа руки в лужицу крови – и прижал этот палец ко лбу капитанши.
Она ощутила тепло крови на своей коже. Меченый провел по ее лбу несколько линий и снова обмакнул палец в кровь, как художник, набирающий на кисть еще краски с палитры. Постояв так немного, он довольно кивнул и окровавленной рукой вынул нож из зубов. А потом поднял его к лицу капитанши.
Она почувствовала, как кончик лезвия пронзает ее кожу, а потом в голове вспыхнула ослепительная боль, пронизавшая ее насквозь. Если бы она могла пошевелиться, то заорала бы, начала бы биться и плеваться кровью, но она словно окаменела. Пока нож вырезал на ее лбу какой-то символ из многих линий, боль охватила все ее существо до мозга костей и стала настолько невыносимой, что она мечтала о разрыве сердца, о мгновенной смерти. Глаза ее закатились – и она успела разглядеть, что звезды полностью погасли. Небо стало черным и пустым, и она словно бы падала в эту пустоту.
И тут Меченый наконец убрал свой нож, и боль мгновенно истаяла, будто ее и не было.
«О боги, я жива. Кажется, я это пережила. Владычица Свет, молю тебя, дай мне снова увидеть мой дом!»
Однако темнота небес быстро наполняла ее разум, поглощала каждую ее мысль, взламывала преграды ее разума, отыскивая и уничтожая одно за другим все ее привязанности, надежды, воспоминания…
Тот день, когда она в первый раз взяла в руки удочку.
Улыбка папы, когда она выдернула из воды свою первую рыбку – сверкающую, серебристую, холодную.
Запах свежевыпеченного хлеба у бабушки на кухне – «Ну-ка руки прочь, милочка, если не хочешь получить по пальцам! Подожди еще немножко, поучись терпению!».
Нет, нет, не отдам, буду держаться за это, не пускать темноту, сражаться, я устою…
Но люди в ее воспоминаниях один за другим расплывались, утрачивали лица.
Братья становились безликими чужаками, еще немного – и темнота смыла даже их страшные сказки. Память о родных, об их шутках и смехе, обо всем, что их связывало, нечто неназываемое высасывало в черную бездну, и капитанша уже не знала и не помнила, кто она, что она такое, где она находится – и какого цвета на самом деле должно быть небо.
Перед ее внутренним и внешним взором осталась только Вечноночь. Вечноночь стала ее миром, наполнила ее жилы, билась в ее сердце и единственная имела смысл. Вечноночь завладела ей.
Капитанша смотрела, как Меченые наносят эту же руну на лбы членам ее команды, одному за другим, и не чувствовала совершенно ничего.
Когда ритуал нанесения меток завершился, Вечноночь продвинулась еще дальше на запад, а корабли подняли паруса и двинулись вслед за ней.
Динг-а-линг-а-линг!
Знакомый голосок колокольчика на двери лавки Старого Ханса. Этот звон всегда казался таким веселым, подумала Лара, стряхивая капли послеполуденной мороси с одежды и волос. Да и место это всегда было хорошее – тихая гавань, где сталкеров принимали по-доброму и уважительно, так что к тем возвращалось чувство собственного достоинства, будто они и впрямь не напрасно занимают место под солнцем.
Лавка Старого Ханса – темная, тесная, затянутая паутиной по углам и неизменно набитая самыми неожиданными вещицами – была главным музеем трущобной жизни и пещерой сокровищ. Чего только здесь не было! От старых и новых книг и светильников до игрушечных змей и пистолетов, от чучел самых разных зверей до кукольных стеклянных глаз с ресницами, хранившихся в высоких сосудах.
Лара, улыбаясь, протопала к прилавку – ей было чему радоваться: в кои веки выпал удачный, добычливый день. Конечно, была вероятность, что Душитель уже вернулся оттуда, где он там пребывал, и вышел на охоту в туннелях, но что Ларе оставалось делать? Другого выхода у нее не было: идти на охоту или помереть от голода просто из-за того, что она трусиха.
