Она съела кусочек и обеспокоенно спрашивала себя: «Вверх или вниз? Вверх или вниз?», положив руку на макушку, чтобы определить, в какую сторону меняется — но была немало удивлена, обнаружив, что остается того же роста; конечно, обычно так оно и бывает со съевшим пирожное, но Алиса уже так привыкла ожидать всяческих чудес, что возвращение к обычному порядку вещей показалось ей скучным и глупым.
Так что она налегла на пирожное и быстро покончила с ним.
«Все страньше и страньше!» — вскричала Алиса (от удивления она даже на мгновение забыла, как надо правильно говорить). «Теперь я раздвигаюсь, словно самый большой в мире телескоп! Прощайте, ноги!» (В этот момент она посмотрела на свои ноги, которые остались так далеко внизу, что их было уже почти и не видно.) «Бедные мои ножки, кто теперь будет надевать на вас чулки и туфли, хотелось бы мне знать? Я уже никак не смогу этим заниматься! Вы теперь слишком далеко, чтобы я о вас заботилась; придется вам как-нибудь самим управляться. Однако, надо мне быть с ними поласковей, — подумала Алиса, — а то еще не захотят идти туда, куда мне понадобится! Пожалуй, я буду дарить им новую пару ботиночек на каждое Рождество.»
И она стала обдумывать, как бы это устроить. «Придется отправлять подарок с посыльным, — решила она, — и как забавно это будет выглядеть — посылать подарки собственным ногам! А каким странным получится адрес!
Г-же Алисиной Правой Ноге,
Каминный Коврик,
возле Каминной Решетки
(с любовью от Алисы)
О боже, что за вздор я несу!»
Как раз в этот момент ее голова ударилась о потолок: в ней было уже более девяти футов росту, и она быстро схватила ключик и побежала к дверце в сад. Бедная Алиса! Все, что она могла — это заглянуть в сад одним глазком, и то для этого ей нужно было лечь на пол; шансов попасть внутрь теперь было меньше, чем когда-либо, так что она снова села и заплакала. «Как тебе не стыдно, — сказала Алиса, — такая большая девочка — (тут она, конечно, была права) — а плачешь! Прекрати немедленно, кому говорю!» Однако она не прекратила, а продолжала в том же духе, изливая целые галлоны слез, до тех пор, пока вокруг нее не образовалась лужа шириной в половину зала и глубиной в четыре дюйма.[3] Через какое-то время она услышала в отдалении топот маленьких ног и быстро вытерла глаза, чтобы посмотреть, что же такое приближается. Это оказался Белый Кролик; он возвращался, роскошно одетый, с парой белых лайковых перчаток в одной руке[4] и большим веером в другой. Он ужасно спешил, бормоча на бегу: «Ох! Герцогиня, Герцогиня! Ох! Она будет просто в ярости, если я заставлю ее ждать!» Алиса была в таком отчаянии, что готова была обратиться за помощью к кому угодно, так что, когда Кролик пробегал мимо нее, она начала тихим, робким голосом: «Будьте так добры, сэр…» Кролик подскочил, как ужаленный, выронил белые лайковые перчатки и веер и со всех ног помчался прочь, в темноту. Алиса подобрала веер и перчатки и, поскольку в зале было очень жарко, принялась обмахиваться, продолжая говорить: «Боже мой, какой странный день сегодня! А вчера все шло, как обычно. Интересно, уж не поменялась ли я ночью? Надо подумать: была ли я собой, когда встала утром? Кажется, я припоминаю, что чувствовала себя как-то не так. Но если я — это не я, то возникает следующий вопрос: кем же я в таком случае стала? Вот уж загадка из загадок!» И она стала перебирать всех знакомых девочек своего возраста, пытаясь понять, не могла ли она превратиться в одну из них. «Конечно же, я не Ада, — сказала она, — у Ады волосы вьются такими длинными локонами, а у меня волосы вовсе не вьющиеся; и уж наверняка я не Мэйбл, поскольку я знаю обо всем на свете, а она, бедняжка, знает столько мало! Кроме того, она — это она, а я — это я, и — ох, ну до чего все это запутано! Постараюсь проверить, знаю ли я все то, что знала обычно. Значит, так, четырежды пять — двенадцать, четырежды шесть — тринадцать, четырежды семь — о, нет! Так я до двадцати никогда не дойду! Ладно, таблица умножения ничего не доказует; попробуем лучше географию. Лондон — столица Парижа, а Париж — столица Рима, а Рим — нет, все неправильно! Ну точно, я превратилась в Мэйбл! Попробую-ка рассказать стишок «Трудолюбивая пчела»[5]» — она сложила руки на коленях, как будто отвечала урок, и стала читать стихотворение, однако голос ее зазвучал хрипло и странно, и слова выходили не те, что обычно:
Рыболюбивый крокодил
Растит для пользы хвост,
И рассекает желтый Нил,
Простершись во весь рост.
О, сколь старательно плывет
Он по речной волне,
И рыбку каждую зовет:
«Пожалуй в пасть ко мне!»
«Я просто уверена, что это не те слова», — сказала бедная Алиса, и глаза ее вновь наполнились слезами, пока она продолжала: «Выходит, я все-таки Мэйбл, и мне придется жить в ее убогом маленьком домишке, и у меня почти совсем не будет игрушек, и — ох! — сколько же уроков мне придется учить! Ну уж нет, если я Мэйбл, тогда я лучше так и останусь тут! Пусть они свешивают головы и кричат: «Поднимайся к нам опять, дорогая!» Я лишь посмотрю вверх и скажу: «А кто я такая? Сначала объясните мне это, и если мне понравится быть этим человеком, тогда я поднимусь; а если нет, то я останусь здесь, пока не стану кем-нибудь еще» — но, в конце концов!» — зарыдала вдруг Алиса в голос, — «я так хочу, чтобы они пришли и свесили головы! Мне так страшно надоело быть здесь одной!» На этих словах она взглянула на собственные руки и с удивлением обнаружила, что, сама того не замечая, во время своей речи натянула одну из крошечных белых лайковых перчаток Кролика. «Как это я смогла?» — подумала она. «Не иначе, я опять уменьшаюсь.» Алиса встала и подошла к столику, чтобы по нему измерить свой рост, и обнаружила, что, насколько она могла судить, уже сократилась до двух футов и продолжает стремительно уменьшаться. Она быстро догадалась, что причиной тому был веер, который она все еще держала в руках, и поспешно бросила его — как раз вовремя, иначе могла совсем исчезнуть. «Уф, еле спаслась!» — сказала Алиса, изрядно напуганная столь быстрой переменой, однако весьма обрадованная тем, что по-прежнему существует. «Ну а теперь — в сад!» — и она побежала со всех ног к заветной дверце, но увы! та, как и прежде, была заперта, а золотой ключик, как и прежде, лежал на столе, «и положение хуже, чем когдалибо, — подумала бедняжка, — потому что я никогда еще не была такой крошечной, никогда! По-моему, хуже уже быть просто не может!» И, стоило ей произнести эти слова, нога ее поскользнулась, и и в следующий момент — плюх! — Алиса была уже по горло в соленой воде. В первый момент она решила, что упала в море, «значит, я смогу вернуться домой по железной дороге», — сказала она себе. (Однажды в своей жизни Алиса была на море, и пришла к общему заключению, что, в какое бы место на английском побережье вы ни отправились, вы обнаружите там несколько купальных кабин в море,[6] детей, копающихся в песке деревянными лопатками, на пляже, дальше на берегу — здания пансионов, а за ними железнодорожную станцию.) Однако скоро она поняла, что оказалась в луже собственных слез, которую наплакала, когда была девяти футов ростом. «Вот ведь не надо было мне столько реветь!» — говорила себе Алиса, плавая туда-сюда в тщетных поисках берега. «Теперь, должно быть, я буду за это наказана — утону в собственных слезах! Конечно, странная это вышла бы штука! Впрочем, сегодня все странно.» Тут она услышала, как что-то плещется неподалеку, и поплыла туда, дабы выяснить, что именно; поначалу она подумала, что это морж или бегемот, но затем вспомнила, какая она маленькая, и вскоре обнаружила, что это всего-навсего мышь, которая, как и сама Алиса, поскользнулась и свалилась в воду. «Выйдет ли какой-нибудь прок, — подумала Алиса, — если я заговорю с мышью? Сегодня все такое необычное, что, наверное, она умеет говорить; в любом случае, попытка — не пытка.» Так что она начала: «О Мышь, не знаете ли вы, как выбраться из этого озера? Я ужасно устала, плавая здесь. О Мышь!» (Алиса решила, что именно так и следует обращаться к мыши; она никогда не делала этого прежде, но вспомнила, как однажды заглянула в учебник латинской грамматики своего брата и увидела там правила склонения. «Именительный — мышь, родительный — мыши, дательный — мыши, винительный — мышь, звательный — о мышь!») Мышь посмотрела на нее с некоторым любопытством и как будто даже подмигнула своим маленьким глазиком, но ничего не сказала. «Может, она по-английски не понимает? — подумала Алиса. — Наверное, это французская мышь, которая приплыла вместе с Вильгельмом Завоевателем.» (При всех своих исторических познаниях, Алиса не очень хорошо представляла себе, что когда происходило.) Так что она начала снова: «Qu est ma chante?[7]» — ибо такова была первая фраза в ее учебнике французского. Мышь вдруг прямо-таки выпрыгнула из воды и шлепнулась обратно, дрожа от ужаса. «Ой, простите! — поспешно воскликнула Алиса, опасаясь, что задела чувства бедного животного. — Я совсем забыла, что вы не любите кошек!»
