- Где мама? - спросил, Шурка.
- Ушла в магазин. Скоро придет, - отозвалась девочка лет пяти, сидевшая на лавке.
- А Борька?
- Спит. - Девочка показала глазами на русскую печь.
- Что же вы так сидите? - спросила Таёжка, - Давайте поиграем.
Ребятишки было оживились, но та же девочка печально покачала головой:
- Нельзя. Мамка заругает. У нас тятьку лесиной придавило. Он теперь ходить не умеет.
- Позвоночник, - пояснил Шурка.
- Давно?
- Да уж полгода лежит.
Не открывая глаз, мужчина на кровати сказал:
- Помереть бы, да смерть заблудилась... Всех измучил.
- Вчера колхоз дров привез, березовых, - будто не слыша его, сказал Шурка.
На крыльце затопали, сбивая с валенок снег. И в избу вошла женщина. У неё был жесткий, твердо сжатый рот и строгое лицо.
- Это Таёжка, мама, - сказал Шурка. - Мы вместе учимся.
Женщина ничего не ответила, разделась и стала щепать лучину. Потом растопила печь. Ребятишки по-прежнему сидели по углам и следили за каждым движением матери.
- Почистите картошку, - сказала женщина. Ребятишки уселись вокруг большого чугуна и вооружились ножами. Только самый маленький, в короткой ситцевой рубашонке, остался сидеть на лавке, прижимая к себе рыжую кошку.
- Шурка, принеси дров!
Шурка пошел к двери.
- До свиданья, - сказала Таёжка, торопливо одеваясь.
Во дворе ослепительно белела на солнце груда березовых швырков.
"Когда же они это все перепилят?" - подумала Таёжка.
- Шур, - сказала она, - ты завтра приходи в школу. А мы с Мишкой сбегаем к Сим Санычу. Он поймет!
...В комнате Сим Саныча был стол, кровать, застланная серым одеялом, и два стула. Остальное место занимали книги. Они громоздились даже в углах и на подоконнике.
- Уйди с моих глаз! - сказал Сим Саныч Мишке. - Нечего клянчить. Все равно не прощу.
Мишка обиделся:
- Будто я за себя просить пришел.
- За Шурку?
Таёжка кивнула.
- Я у него дома была. Там такое, что я не могу... - Таёжка заморгала, сдерживая слезы.
- Что, отцу не лучше? - спросил Сим Саныч.
- Нет.
- Ладно. Я тогда разозлился страшно. Пусть приходит в школу.
- И правильно, - поддакнул Мишка, оживляясь. - было бы из-за кого, а то из-за Рибы.
- Из-за кого-о?
- Ну, из-за Анатоль Сергеича. Разве это учитель? - Мишка хмыкнул. - У нас в классе ни одной мухи нет. Все со скуки передохли.
Сим Саныч посмотрел на Мишку.
- Критики пузатые, - сказал он. - От горшка два вершка, а туда же учителей охаивать. Посмотрим, что из тебя выйдет!
Голос Сим Саныча звучал сердито, но не очень уверенно.
- Скажете, я не прав? - продолжал наступать Мишка.
- Ладно, можешь не распинаться, - сказал ему Сим Саныч. - Ты-то все равно исключен. Так что отправляйся домой.
- Я отправлюсь. Только у меня тут ещё дела есть. - Мишка загадочно подмигнул Таёжке. - До свиданья, Сим Саныч. А за Шурку спасибо.
- Поклонись ещё! - буркнул Сим Саныч. - Шалопай.
Мишка сидел на бревне напротив школы и ждал звонка. Изредка он вставал и подходил к окнам своего класса. Поднявшись на цыпочки, он прижимался лбом к стеклу и просительным взглядом смотрел, на Витьку Рогачева. Курочка-Ряба был обладателем старинных карманных часов. Он неторопливо доставал часы и на пальцах показывал Мишке, сколько минут осталось до конца урока: десять, семь, пять...
Наконец до Мишкиного слуха донеслось слабое дребезжание звонка.
Через минуту весь 6-й "В" высыпал на улицу.
- Достали? - спросил Мишка Курочку-Рябу.
- Сейчас принесут.
Скоро появились сияющие братья Щегловы. Они тащили две пилы и три топора.
- Надо было больше взять, - сказал Мишка.
- Как же, у нашего завхоза разживешься, спасибо, хоть это раздобыли. Один из братьев передал Мишке топор и потрогал зубья пилы. - Острая, и развод хороший.
У Шуркиного двора Мишка устроил короткое совещание:
- Нас двадцать человек. Значит, раз в десять дней по двое будем приходить сюда. Кто в нужный день не сможет, скажет мне. А сегодня остаемся все.
Шуркина мать была на работе. Поэтому Мишка отрядил трех девчонок хозяйничать в доме, а мальчишки взялись за дрова.
Повизгивая, запели тонкие пилы, полетела белая крупа опилок, сверкая на солнце, закрякали топоры. Промерзшие березовые чурки со звоном разлетались на поленья и по конвейеру перекочевывали в угол двора, под навес, где распоряжался, Шурка Мамкин.
- А ну, пильщики, нажми!, - кричал Мишка, помахивая топором. - У-сну-у-ли!
- И-эх! Раз-два, взяли!
- Ставь на попа!
- Ребята, запарился! Смените!
- А-а, елки-моталки! Это тебе не в бабки играть!
- У меня бабка Пелагея выпить люби-ит! Раз приходит домой, а дед спрашивает: "Где пила?" - "Митрий, вот те крест святой, нигде! Ну, у кумы Авдотьи разъединую рюмочку выпила!" А дед-то про пилу говорил!.. Ха-ха-ха!
Через час дрова лежали под навесом, аккуратно сложенные в поленницу. Красные, распаренные ребята вытирали потные лбы, надевали пальто и, пересмеиваясь, расходились по домам.
На улице вокруг конских яблок весело прыгали отощавшие за зиму воробьи, искристо и нежно синели сугробы, а в Шуркиной избе впервые за полгода звенел смех.
ЛЕГЕНДА КАРАГАНА
В субботу после обеда приехал Федя. Он подкатил прямо к интернату. И Мишка, помиравший от безделья, со всех ног кинулся ему навстречу.
- Ну, цуцики, собирайтесь, - сказал Федя. Мишка собрал свою котомку и пошел за Таёжкой.
- Как дела молодые? - спросил Федя, садясь за руль.
- Да так. - Мишка сделал рукой неопределенный жест. - Я, можно сказать, до конца недели гуляю.
- Что так?
- Освободили. Переутомился умственно.
- А-а, - сказал Федя. - Понимаю. А за что?
- Долго рассказывать.
- А у меня, брат, рассказ короткий. Свалял дурака, ушел из шестого, а теперь локти кусаю. Думал: много ли грамоты надо, чтобы баранку крутить? А выходит - понадобится. Не через год, так через пять. Я вот в вечернюю подался. Как вы смотрите?
- Как, нормально смотрим, - сказал Мишка. Федя вздохнул:
- Трудно. Как сделаешь до Озерска три рейса, так в глазах цветные кружева плывут. Учти, Михаил...
На зимнике у берегов лед вздулся и посинел. Видно, в Саянах начали таять снега, и река просыпалась.
Недалеко от деревни Федя остановил грузовик и выскочил из кабины. Вернулся он с пучком распустившейся вербы.
- Вот, - сказал он, улыбаясь, и протянул вербу Таёжке. - Держи!
Серые, с желтым цыплячьим пушком шарики щекотали лицо, и Таёжка жмурилась от удовольствия. Верба пахла снегом, талой водой и ещё чем-то особенным, что рождается в предвесенней тишине леса.
...К вечеру они добрались до зимовья. Василий Петрович ещё не вернулся из тайги. На столе, сколоченном из горбылей, лежала записка:
"Сварите что-нибудь поесть. Продукты в погребке. Я буду часов в семь. Отец".
- Наверное, с утра ушел. Ишь как выстыло. - Мишка дохнул, изо рта у него вылетел парок. - Тащи еду, а я пока печку растоплю.
Таёжка вышла наружу. За бором садилось большое красное солнце, и бор стоял, весь облитый его сиянием. Вершины дальних гольцов проступали четко и резко, будто нарисованные. Тишина кругом стояла такая, что слышно было, как с окрестных сосен, вздыхая, сползает снег.
"Заколдованный лес, - Подумала Таёжка. - Вот-вот на тропу выйдет Снежный Король и скажет: "Загадывай желание, и я исполню его". А мне ничего не надо. Только чтобы скореё приехала мама".
По скользким ступенькам она спустилась к погребку и толкнула обледеневшую дверь.
"Не трогай... Сплю-ю", - прохрипела дверь.
- Я быстро, - сказала Таёжка виновато и, пугаясь, вошла в полутемный погребок.
В корзине, выстланной соломой, она нашла двух куропаток. Куропатки промерзли и стукались друг о друга, как деревянные.
В избушке уже топилась печь.
- Ощипывать будешь ты, ладно? - Таёжка подала Мишке куропаток. - Я боюсь.
Мишка буркнул что-то насчет бабских нервов, взял куропаток, нож и вышел. Таёжка поставила на печку ведро со снегом и посыпала сверху солью, чтобы быстреё таяло.
Через полчаса стало тепло. От ведра поднимался вкусный мясной дух. Таёжка едва поспевала сглатывать слюнки. Печка раскалилась, по бокам её забегали темно-красные искры. Отблеск огня лежал на Мишкином лице, и оно тоже было красным.
- Ты сейчас как индеёц, - сказала Таёжка. - Только волосы белые.
Мишка посмотрел на неё и фыркнул:
- А ты Золушка. Вон весь нос в саже.
На дворе заскрипели шаги, и в зимовье в клубах молочного пара вошли Василий Петрович и Семен Прокофьич Каринцев, директор леспромхоза. В избушке сразу стало тесно, запахло полушубками и табаком.
- Привет тебе, мой скит убогий! - сказал Василий Петрович, снимая патронташ и раздеваясь, - О-о, суп по-царски, с куропатками! А, Прокофьич?
Каринцев потянул воздух носом и зажмурился.
- Картошку, вермишель клали? - спросил Василий Петрович, подсаживаясь к огню.
- Все в порядке, - сказал Мишка. - Только меня из школы выгнали. До понедельника.
- Весьма похвально. А с чего ты вдруг разоткровенничался?
