дико раздражает, что я не всегда могу спрогнозировать фразы, которые у меня вылетают изо рта. Сколько себя помню, уставшая или на эмоциях, я всегда несу какую-то чепуху, которая никак не согласуется с моим внутренним миром. Может быть, у меня раздвоение личности или шизофрения?
– Один глаз у меня как раз без фонаря, тебе есть куда метить, – впервые за долгое время искренне засмеялся Елизар и напряжение, окутавшее нас с самого парка, куда-то улетучилось.
– Учитывая, что ты еле на ногах стоишь, мне придётся прислонить тебя к дереву, чтобы попасть в самое яблочко, – усмехнулась я, дав волю своему безумию (может лучше остроумию), которое всегда метко помогало разрядить обстановку.
– Ну, учитывая ваши крохотные Тетюшки, далёкие от мегаполиса, с деревьями у нас проблем не возникнет. Вот как раз проходим одно. А вот ещё одно. И ещё одно.
– Крохотные Тетюшки? – возмутилась я такому неуважением к моему родному городу. – Да ты вообще из деревни. Помалкивал бы. Дурень.
Последнее его заявление меня действительно возмутило. Бывает, он частенько отпускает шуточки по поводу моего маленького родного города и моего места в нем. Я, конечно же, в стороне не остаюсь, но не способна терпеть столько унижений в адрес своего родного города, пусть он и небольшой и не суперпродвинутый. У него есть своя многовековая история, своя душа, что присуща тем маленьким городкам, из которых время так и не смогло взрасти что-то большее. Он, покрасней мере, лучше некоторых стерильных городов, не имеющих за своей спиной никакой истории.
– Кристина, мне нужно тебе кое-что сказать, – серьёзным тоном произнёс Елизар, нарушив мои размышления о моем родном городе.
– Что же это? – заинтересовалась я.
– Знаешь, – сказал он и выдержал мучительно долгую паузу, будто подбирая в своей голове правильные слова. – Я страшно люблю тебя, – его голос стал нежнее и добрее, будто сами слова заставляли его сиять.
– Я тоже люблю тебя, – сказала я как-то дёргано и нескладно, не так, как произносила и слышала это в своей голове.
Я все ещё не могу привыкнуть, что мои губы могут произносить эти слова в чей-то адрес, кто не является моим родственником. Мне все ещё сложно слышать и воспринимать свой голос, когда он превращает воздух и вибрации в слова «я люблю тебя». Сколько бы я этого не говорила ему по телефону, эти слова всегда заставляют меня краснеть, а голос предательски начинает дрожать. Да, и сами эти слова мне всегда кажутся каким-то уже клишированным способом передать своё тепло, нежность, заботу, привязанность, беспокойство и ещё огромный спектр чувств. Мне хотелось бы произнести что-то иное, что мало кто использует или не использует совсем, чтобы выразить все то, что Елизар для меня значит, но мне все не удаётся найти подходящих слов.
– Ты моё единственное исключение, – еле слышно сказала я, смущённо опуская глаза вниз, будто меня кто-то мог увидеть.
Да, единственное исключение, вот кто он для меня, тот, кого никто не сможет заменить или вытеснить. Произнеся те слова, мои немеющие от усталости пальцы невольно сжали его предплечье, жаждая удостовериться, что рядом все тот же Елизар, а не плод моего воображения. Он здесь. Рядом.
Не смотря на прохладу осенней октябрьской ночи, застывшие в воздухе частицы воды, превратившиеся в густой туман и страшную усталость, мне вдруг стало так хорошо. Я будто напрочь забыла о том, что Елизара только что избили чуть ли не до полусмерти. Это эгоистично, я признаю это. Это неприемлемо. Но он здесь и благо жив, и я чувствую его рядом с собой, чувствую выветрившийся ослабевший парфюм, напоминающий о всем теплом, что было с нами этим летом. Он идёт рядом, и я готова нести его на своих плечах, потому что чувства к нему делают меня сильнее. Возможно, завтра я буду умирать от боли во всем теле, но сегодня… сегодня я с ним. Рядом, чтобы помогать ему идти вперёд, не смотря на ушибы и ссадины и даже возможный перелом.
Немного неуклюже Елизар потёрся своей щетинистой щекой о мой затылок, устало, но нежно. Он тяжело выдохнул и его тёплое дыхание заставило мою шею покрыться мурашками. В моей голове кто-то словно запустил фейерверк. Темно и вдруг миллиарды огоньков таких ярких, что прикрываешь глаза рукой и состоящие из стольких цветов, что невольно поднимаешь брови от удивления. Наивно и невинно на глаза начали наворачиваться слезы от радости, что у меня есть он, от любви к нему, от чувств, переполняющих меня и не находящих выход наружу.
Тишина и рассеянный в тумане свет фонарей. Разбитое отражение светофора на шершавей поверхности тротуара. Чувства, чувства и ещё раз чувства, которые ты не в силах обуздать и от которых теряешь свой рассудок, отдаваясь во власть безумия. Только бы это в конечном итоге не уничтожило меня саму. И имя этому опасному чувству – любовь.
Утреннее летнее солнце поднялось над горизонтом и зависло, будто насмехаясь над моим одиночеством. Огромная звезда, кипящая от своей же энергии, полыхающая, но абсолютно одинокая в холодном и бескрайнем космосе. Теперь она рада, что не одна такая. Рада, что кто-то на крохотной планете тоже одинок и брошен.
Волшебство рассвета рассеялось. Осталось лишь обычное летнее утро, которое ничем не отличается от других, которое абсолютно лишено того волшебства уединения и невинности. Обычное летнее утро, которое через пару часов превратится во что-то нелюбимое многими, заставляющее вставать и идти на нелюбимую работу.
Я долго всматривалась в пустой горизонт откуда должен был прийти Елизар этим утром. Капли росы все ещё покоились на зелёных листьях и раскрывающихся от ночного сна полевых цветах. Никто так и не стряхнул их своими шагами. Никто не торопился этим утром навстречу близкому человеку.
В мгновение мною овладела всепоглощающая обида, которая подобно чёрной дыре, начала сжирать всё то, что было внутри меня, всю ту веру в Елизара и человечество в целом. Чёрная дыра, что поглощает свет, который никогда не сможет из неё вырваться. Она разрасталась и мне становилось одиноко и печально. Все тепло и нежность, что я чувствовала лишь минуту назад, улетели в эту чёрную дыру. Елизар предал меня, оставил меня одну.
На глазах начали наворачиваться слезы обиды. Я не хочу сейчас рыдать, чувствуя себя преданной и брошенной, но ничего не могу поделать со своими чувствами, ничего не могу поделать с собой. Радует лишь то, что я сейчас здесь абсолютно одна и никто не видит моей слабости и никто о ней никогда
