— Пошел вон, по чужим дворам шляться, заразу с помоек разносить!
Дворник взял Яшку за ухо и вывел со двора на Рыбную улицу, а Черныша ударил ногой, когда тот проползал в подворотню.
На Рыбной они остановились перед большим фанерным щитом, который весь был разрисован красными и синими линиями. Яшка читал плохо и с большим трудом составил из букв: «Оперативная сводка», потом нашел «Казань», «Симбирск». Перед щитом грудились люди: рабочие, военные, торговцы; они переговаривались, и Яшка понял, что на щите нарисована война красных с белыми. Он узнал, что белые идут на Казань, топят в Волге рабочих, убивают, и вспомнил отца.
— Черныш, помнишь тятьку, а? — спросил Яшка.
Черныш неопределенно помахал хвостом.
— Помнишь, как он тебя мокрого принес? В Кабане [3] нашел, утопить тебя кто-то выдумал. Забыл? Отец тогда из завода шел. Ты забыл?.. А когда убили отца, как ты тосковал, целую неделю по ночам выл!
Черныш прыгнул на грудь Яшке и лизнул парня в щеку.
— Цыц, будет, продам вот комиссару! — Яшка отпихнул Черныша и пошел к дому.
Дома он нашел свою деревянную ложку и сел за стол. Мать стригла Ганьку и ворчала, что мальчонка где-то набрал вшей.
— От голоду они идут, — сказал Яшка. — И у меня башка чешется, знать, тоже вши завелись.
— Ты чего сидишь? — спросила мать.
— Жрать хочу.
В полдень мать всегда давала травяную похлебку, из-за нее-то Яшка и пришел домой. Ганьку остригли, вымыли ему голову, а похлебки все не было.
— Мам, скоро? — не утерпел Яшка.
— Не будет. Соли нету, дров нету, и воду перестали давать. Прихожу я, выбегает сам Меркулов и говорит: «Что за грешник я — поить целую улицу и платить за всех. Уходи!» Полведерка просила, не дал.
Воду все время брали на постоялом дворе у Меркулова и платили ему четвертак в месяц. Нечем стало платить, и Меркулов отказал в воде.
— И завтра не будет? — спросил Яшка.
— И завтра. Теперь сам себя корми, я не могу.
— Больше не приходить? — Яшка встал. — А выбой? — Он вспомнил, что в сундуке лежит кусок темного и жесткого выбоя.
— Выбой — Ганьке. Ходи с Чернышом, ищи. — Мать ушла за печку и заплакала.
Черныш и Яшка отправились снова на Рыбную, где был рынок: торговали всяческим старьем, изредка появлялся хлеб и картофель. Яшка все искал, нет ли где, не валяется ли кусок хлеба на мостовой, картофелина или огурец. Он надеялся, что когда-нибудь найдет целый каравай, а не то кошелек с деньгами и наестся досыта.
Эта надежда гнала Яшку на Рыбную, в сутолоку, духоту и вонь базара, держала там долгие часы.
Яшка бродил около ларьков с хлебом, у столиков с колбасой и все ждал, что ему привалит счастье и он будет сыт. Но счастье почему-то не приходило, изредка оно падало к ногам парня то в виде куска гнилого хлеба, то в виде колбасной кожицы. Яшка жадно съедал и хлеб и кожицу. От хлеба начиналась противная горечь во рту, а от кожицы не было никакой сытости.
Яшкины думы про хлеб и голод спугнул звонкий, задорный выкрик:
— Счастье, счастье! Дешево стоит, один пятачок, всего один пятачок!
Над толпой поднялась рука с белой лохматой птицей. Птица открывала свой крючковатый желтый клюв и что-то говорила.
— Заморская птица-ведун… за один пятачок… Эй, подходи, женихи, невесты, старики, старушки, узнать про свое счастье от заморской птицы-ведун! — выкрикивал молодой голос, стараясь заглушить шум и гомон базара.
Яшка подумал, что кричит птица, и начал пробираться к ней. Но птица была окружена плотной толпой. Всем хотелось узнать свое счастье от заморской птицы, все тянулись с пятачками и отталкивали друг друга. Птица недолго постояла над толпой, что-то крикнула и спустилась на плечо хозяину, потом она сердито начала выбрасывать из ящика билетики счастья. Яшка пробился в средину толпы и через плечо горбатого татарина разглядел птицу, билетики и того, кто кричал: «Счастье, счастье, дешево и сердито, за один пятачок узнаешь всю свою жизнь»!
Он был подростком в красном шутовском колпаке; когда кричал, сильно вытягивал шею и бледнел.
«Вот бы узнать, когда у нас будет хлеб, — подумал Яшка. Птица, большая и хмурая, со скрипучим голосом, понравилась ему. — Сурьезная птица, все знает, без запинки находит билетик, кому какой требуется».
На Рыбную с Проломной улицы вышел отряд красноармейцев с оркестром. Шум и гвалт рынка сразу потонули в реве медных труб, толпа шарахнулась в стороны, и улица оказалась пустой, остался на ней только Яшка с Чернышом да подросток с птицей-ведун.
Подросток подошел к Яшке и спросил:
— Хочешь счастье?
— Жрать хочу, — ответил Яшка.
— Жрать хочешь — работай!
— А где работать? Тебе легко говорить, буржуй!
Они стояли на тротуаре, а мимо них, заполнив улицу во всю ширину, шли красноармейцы под музыку медного оркестра, на потных конях скакали молоденькие комиссары, катились двуколки и, выбивая колесами каменные брызги, громыхали трех- и шестидюймовые пушки.
— Хочешь работать, как я? — спросил подросток.
— Заговаривай зубы, — огрызнулся Яшка.
— Ей-ей, устрою. Ты думаешь, что у меня своя птичка? Нет, брат… Я такой же, под стать тебе.
— Чья же?
— А ты думал, моя? Ты думаешь — и у других свои птички?
— Буржуи вы… За день сколь пятачков вам передают, не сосчитаешь.
— На Суконной дяденька добрый есть, он нам и дает птичек, много их роздал. — Подросток усмехнулся. — Хороший дяденька.
— И мне даст?
— С почтеньем…
— Я пойду к нему, где он? Скажи!
— Идем вместе, сведу!
— И за это ничего он не возьмет?
— Тебе еще
