на всю улицу, придумает такие слова, перед которыми никто не устоит и непременно купит билетик.
К ним подошли два подростка с клетками.
— Новичок? — спросили они про Яшку.
— На Рыбной подобрал.
— Дяденька примет?
— Попробуем: не примет — выгонит.
Птичники спустились в подвальный этаж. В комнате с двумя маленькими, полуслепыми окнами толпилось до десятка подростков с клетками. Против окна сидел старик, сухой и длинный, в ватной жилетке.
— Это дяденька! — шепнул Кулик.
— Мурехмет! — крикнул дяденька хрипло беззубым ртом.
К нему подошел татарчонок лет тринадцати.
— Сколь набрал?
— Два рупь пятнадцать.
— Не украл?
— Ни-ни… — Татарчонок тряхнул бритой головой.
— Поставь клетку, давай!
Дяденька забрал деньги, а клетку велел Мурехмету унести на чердак.
— Мишутка, тряси карман! — Дяденька криво улыбнулся маленькому белобрысому мальчонке с сонными подслеповатыми глазами.
— Сорок пять, — пролепетал Мишутка.
— Спал? На какой улице он был? — Дяденька поднялся и взял Мишутку за вихор.
— На Георгиевской.
— Проучить его, дать ему сорок пять. Васька, Колька, взять его!
У Мишутки забрали клетку и унесли. Самого его подхватили под руки Васька и Колька.
— Где, Ефим Спиридоныч? — спросили они.
— В закуте, сорок пять ему, не сбавлять!
Мишутку вывели в сени. Было слышно, как возились там, прорывался слезный крик и торопливый лепет:
— Больше не буду, никогда не буду спать…
Мишутка страдал болезненной сонливостью, он не выносил городского шума, сутолоки и пыли и обыкновенно уходил за город в луга, там прятал клетку в укромный уголок, а сам ложился на траву и начинал думать о деревне, из которой он попал в город. В думах незаметно засыпал и во сне грезил о речке, где по омутам много жирных карасей; о широких полях; о лесе, где по утрам распевают соловьи. Мишутка зарабатывал меньше всех, и его за это чаще всех били. Он обещался не спать, но, уходя на работу, забывал свои обещания и убегал в луга.
Отчиталось еще несколько птичников. У них сошло гладко. Одного даже похвалил дяденька:
— Молодец, стерва!..
А потом крикнул:
— Ханжа, подавай клетку! Сколь?
Огненно-рыжий Ханжа подмигнул дяденьке и ответил:
— Все.
— Сколь, тебя спрашивают? — Ефим Спиридоныч топнул ногой.
— Два десять. — Ханжа бросил на стол смятые бумажки. Он был самым старшим и ловким из птичников, дяденьку ненавидел и всегда ехидно морщил перед ним свое широкое рябое лицо.
Дяденька пересчитал билеты и вышел.
— Полтину утаил, — бросил ребятам Ханжа, — не дурак я работать за одни помои.
— Бить будут.
— Ладно, полтина дороже кожи. — Ханжа презрительно сплюнул.
Вернулся дяденька и с ним парнишки, что увели Мишутку.
— Куда дел полтину, сукин сын? — Старик схватил Ханжу за горло. — Пропил, стерва, горло перехвачу!
— Съел… достань… вынь из брюха… — хрипел Ханжа и отбивался.
— Васька, Колька, взять его! — закричал старик.
Ребята схватили Ханжу сзади. Он успел дать им в зубы, а дяденьке ногой в брюхо — и упал. С него сняли штаны, связали ему ноги, и по голому телу долго били ремнями. Дяденька помогал сам. Спина у Ханжи почернела и вспухла.
— Иди, пес. Лишить его гривенника! — велел дяденька.
Ханжа встал и крикнул дяденьке:
— Красным донесу, узнаешь! — и вышел на улицу.
Борька Кулик шепнул Яшке:
— Смелей, не трусь, — и подвел его к дяденьке. — Новичок, — сказал он, — хочет работать с птичкой.
Дяденька взял Яшку за плечо и начал допрос:
— Семья есть?
— Мать выгнала! — бойко отвечал Яшка. — Сказала: корми сам себя.
— Красть будешь?
— А ты лови!
Дяденьке понравился ответ, и он расхохотался.
— Город знаешь?
— Здесь вырос, не одну кожу на ногах сносил.
— Дать ему клетку!.. К Ваське пойдешь.
Васька потянул Яшку за рукав и сказал:
— У меня, значит, в подчинении будешь. Клетку получишь, жратву завтра, и чтобы работать, а то!.. — Васька показал кулак. — Зовут как?
— Яшкой.
— Прозванье есть? Прозвище какое?
— Окурок, — придумал Яшка кличку для себя.
— Лафа. Я отберу попугая у Ханжи и дам тебе, а Ханже — старого, ощипанного, дохлого, пусть-ка походит.
…Ефим Спиридоныч, гражданин города Казани из Суконной слободы, имел у себя на службе всегда 10–15 подростков. Каждому из них он давал птичку-счастье, ежедневную пищу из тухлого мяса и черного хлеба и помещение для спанья.
За все эти блага подростки ходили с птичкой-счастьем с утра до вечера, во все дни и во всякую погоду. Заработок весь они сдавали Ефиму Спиридонычу. Еще полагалось им получать по десять копеек в неделю на всякие расходы по платью и обуви. Но часто Ефим Спиридоныч лишал их десятикопеечной платы в наказание по разным случаям.
Служили еще у Ефима Спиридоныча Васька и Колька, помогали вести дело. У каждого было в подчинении пять-шесть птичников. Они им указывали улицы, где работать, следили, чтобы птичники не спали на работе и не убегали. Случалось, что птичники убегали, уносили с собой птичку-счастье и начинали работать под своей «фирмой». Но их рано или поздно ловили Васька и Колька, приводили к дяденьке и здесь наказывали. И никому до сих пор не удалось ускользнуть от дяденьки и его слуг.
Птичники собрались в своей норе (комната, где производилась сдача заработка, была их жильем). Слабая угольная лампочка полуосвещала серый каменный ящик, голубоватыми пятнами глядели два оконца под потолком.
Принесли ужин — таз с вонючим супом и по
