— А откуда вы знаете Галину?
— Степан меня на свадьбу приглашал.
— А чего вы тогда на белояровский базар поехали?
— Да твоя ж Ольга уговорила маслица для тебя купить и с дюжину яиц…
— А как Галину встретили?
— Да просто: гляжу, петуха продает. Ну и подошла. Спрашиваю, нет ли у нее яиц, а то купила б… Квартирант, мол, у меня из ГПУ… Застудился. «А живет он с Ольгой Яровой из Журавинки. Не помнит ли она такую?» Галка — тоже из Журавинки. Ну она и говорит: «…То моя сестра». А коль сестра, говорю, приезжай и курочку привези, больному бульон нужен. Я тогда от нее узнала, что ее муж, Степан-то, убит на границе. Потужила. Справный такой мужик был. Удалой. Плясал на свадьбе!
Сурмач показал протокол допросов Ярошу. Тот решил:
— По-моему, приглашая Галину Вольскую в Турчиновку, Оксана Свиридовна имела только одну цель: сварить бульон для больного чекиста ил подаренной курицы. Ушлая тетка!
Вернулся из Белоярова Коган, зашел к Сурмачу в экономгруппу. Тот был один:
— Похозяйничали в доме у Галины Вольской изрядно, — сообщил Борис. — Вещей, правда, не тронули, но покорежили многое. Доски на полах порубили, подполье перекопали, а землю прямо в комнаты выбрасывали. В горнице яма метра в два глубиною. И в сарае не меньше. Но заподозрить ей некого.
Долго они в тот вечер обсуждали случай, который произошел в доме Галины Вольской.
— Оксана Свиридовна встретила Галину на базаре случайно. Пусть так. Но кому она говорила, что поедет в Щербиновку?
— Просила жену Серого, тетю Фросю, приглядеть за домом, пока съездит в Турчиновку, корову подоить.
— Просила жену Серого… Нашла кого ненадежнее. А что говорит эта самая тетя Фрося?
— Понятия ни о чем не имеет. Корову в обед выдоила и ушла домой. Никто не приходил к Галине, никого она не видела. А когда Галина вернулась, открыла дом и ахнула: все перерыто.
И тут будто бы кругло, никаких концов. Впрочем, жена Серого, может, что-то и знает, но молчит.
Борис сообщил Сурмачу еще одну новость:
— Акушерка никакая не тетка твоей Ольге, хотя та и жила у нее на правах бедной родственницы. Сосватали девчонку в прислуги к Людмиле Братунь родители Семена Воротынца.
— А они откуда ее знают?
— Спроси у Григория Ефимовича.
— Григорий Ефимович… Григорий Ефимович… С этого немного возьмешь, — пробурчал Аверьян.
И все же он вызвал из внутренней тюрьмы старого Воротынца.
— Белояровскую акушерку Людмилу Братунь знаете? — спросил его Сурмач.
— А кто же не знает ее, — ответил старик. — Она первые роды у моей невестки принимала, еще в двадцатом, когда Катруся мертвого родила.
А Сурмач черт-те что начал было об этом думать!
Но почему Ольга не рассказала ему, что Людмила Братунь никакая ей не тетка? Неприятная мысль! Какой-то песок остался от нее па душе, хрустит, натирает до боли…
Невезение. Постоянное невезение. Оно не только расхолаживает, оно отбирает веру в успех, в собственные способности.
Одна неудача… Ну что ж, бывает. Проморгали. Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает.
Вторая неудача… Задумайся, почему она к тебе пришла. Проверь и перепроверь, где, в чем и почему ты ошибся.
Третья… Четвертая… Пятая… Приглядись к ним! У твоих неудач уже — свое лицо, свой голос, свой характер.
А если пройти по этим неудачам, как по болотным кочкам? Может, выведут на сухое место?
Отравился Тесляренко-Штоль. Казначей предупредил Серого и Жихаря о том, что врач Емельян Николаевич побывал в ГПУ Конечно, это не обошлось без Ивана Безуха, бывшего бойца ОСНАЗа.
Серый умер. Тут уж чистый несчастный случай. Медицина говорит: «коронарная недостаточность». А если попроще — окочурился со страха. Но вот обшарили дом Галины Вольской и что-то забрали в то время, когда Галина возила для больного чекиста курицу. Явно и слепому — тут все подстроено. И тот, кто уследил, что Галина поехала в Турчиновку, живет в Белоярове.
Из-под носа чекистов ушел Нетахатенко. Каким-то образом он в самый последний момент узнал, что работники ГПУ — уже в Щербиновке. Предположим, кто-то из его людей знает в лицо начальника окротдела или Яроша. Или обоих. Увидел, как чекисты сходят с поезда… И предупредил главаря. Но почему Нетахатенко решил, что приехали именно за ним?
…Впрочем, чему удивляться… После того, как врач сообщил в ГПУ, что хата-лазарет где-то в Щербиновке, стало ясно, что ее будут искать. Безух предупредил сообщников, что Емельян Николаевич побывал в окротделе, они приняли меры: раненого Семена Воротынца перепрятали, а хату решили сжечь: мол, пожар все концы залижет. Но появление чекистов в Щербиновке всполошило их, они так спешили, что… не успели вывести из хаты спящих жену и детей Нетахатенко. Устроить пожар мог и не он, кто-то другой. А чужому ни жены, ни детей Нетахатенко было не жалко; разбудить их и увести в безопасное место было некогда, а они могли бы стать свидетелями, ну их… вместе с домом…
Все это — промахи.
Но были же и удачи!
Арестовали Тесляренко-Штоля, очистили Щербиновский сельсовет от кулацкого засилья, тем самым укрепили веру в Советскую власть. Но это, так сказать, вторая сторона дела.
Ликвидирована подпольная типография, арестован Серый. Тоже явный успех.
Выявлены, хотя и гуляют на свободе, многие участники подполья.
И главное — Щербань в ГПУ. А он многое сумеет вспомнить.
Выходит, отчаиваться причин нет. Надо искать! Работать.
* * *
Старый Воротынец никаких показаний уже не давал, и его оставили в покое.
Екатерина родила мальчика. Ольга ежедневно проведывала сестру. Радовалась, будто это ее собственный сын:
— Десять фунтов!
От Екатерины удалось узнать, что типографию к ним в дом привезли Серый и Жихарь, а печатал листовки Николай Руденко.
— Ну… тот наш работник, на которого говорили…
Оказывается, Жихарь и Руденко в тот день, когда приехали в гости Сурмач с Ольгой и Борисом Коганом, рано утром повезли куда-то листовки.
— Какой он из себя, Николай Руденко?!
Екатерина ничего толком сказать не могла.
— Да уже старый, за сорок…
— Какого роста?
— Да вот как вы, — говорила она, не зная, как обращаться к новому родственнику. — Только в плечах пошире.
— Во что одет?
— В серое пальто.
Словом, ничего конкретного.
А вот Ольга, видевшая «работника» всего раз, оказалась более наблюдательной и сообразительной.
— Ходит он осторожно-осторожно, будто боится на колючку наступить. Хитрый такой. Нос — во! — показывала она, согнув крючком указательный палец. — В церкви таким бы свечи гасить. А рядышком с носом — бородавка. Говорят, ото чертова отметка.
«Бородавка на носу! Уж не тот ли „нищий“ с белояровского базара?» — подумал Сурмач.
— А черных очков ты у него не видела?
— Но он же не слепой, — удивилась Оленька.
— Знаю, что не слепой…
Сурмач рассказал о нищем, который обычно сидел у входа на белояровский базар.
Нет, Ольга его не видела. На толкучку она почти никогда не ходила, нечего было там делать: акушерке все привозили на дом.
— Но как же выглядит этот «работник»? Как? — досадовал Сурмач.
Тогда Ольга взяла карандаш, старую выкройку и начала на ней рисовать портрет Николая Руденко. Широкие брови, густые-густые. На лбу — челка, как у призовой лошади. Нос — загогулиной. Бородавка. Скулы широкие, татарские.
Раньше Ольга рисовала цветы, птичек, которые потом умело вышивала. И вот впервые она взялась за человеческий портрет.
— Он! Он! Белояровский нищий! — обрадовался Сурмач, узнав в неказистых контурах, родившихся на бумаге под неопытной рукой Ольги, знакомого нищего.
Он неистово целовал жену.
— Молодец! Ты у меня молодчина! Тебе надо учиться, художником станешь!
А она рдела, заливаясь румянцем от его похвалы.
* * *
Пришло время — Екатерину выписали из больницы, и Ольга повезла сестру в Щербиновку.
С великой неохотой отпускал Аверьян жену.
— Что ты там не видела, в этом бандитском гнезде?
Он считал, что отныне Ольга должна прервать всякую связь с сестрою и забыть ее. Но Ольга необычно резко запротестовала:
— Сердца у тебя, что ли, нет! Она чуть не умерла. Еще такая слабая, а теперь на ней будет все: и хозяйство, и ребеночек.
— Пусть свекровь помогает!
Старую Воротыниху отпустили еще на прошлой неделе, решив, что толку от нее никакого. Ольга отвезла родственницу в Щербиновку, наготовила там ей еды, прибрала в доме и уговорила соседей приглядывать за старой женщиной.
Сейчас Ольга возмутилась:
— Тетя Мотя совсем-совсем немощная! От нее помощи не жди! Она как ребенок, все ей подай, все за ней прибери. Я в Щербиновку ненадолго… На недельку всего. Помогу Кате. Она окрепнет — и я вернусь.
