него. Он просил меня выйти к дому. Просил меня выйти и поговорить с ним, он хотел объясниться. Не знаю, что можно объяснять в этой ситуации – все и так понятно, и я проигнорировала его – не вышла. Перевела телефон в авиа режим и, покрытая мурашками, перевернулась на другой бок, чтобы не видеть окна выходящего на сад перед домом. Я не хотела его видеть. Не хотела.
Бабушка с дедушкой косились на меня многозначительным странным взглядом, когда я дни напролёт проводила на диване в компании очередного классического романа. Они интересовались все ли со мной в порядке, не заболела ли я. Волновались, что я скучаю и ничем не могу себя занять этим серым осенним днём. Я отмахивалась от их вопросов, коротко отвечала, что со мной все в порядке, старалась пустить им пыль в глаза, была уверена, что я хитрее их, что их жизненный опыт ни за что не даст им понять, что со мной что-то не так. Иногда я даже злилась на них, огрызалась, когда мне становилось сложно сдерживать свою вспыльчивость. Они будто чувствовали куда нажимать, будто знали, что я проиграла и меня нагло обманули, окунули головой в дерьмо. Но это были лишь мои фантазии и паранойя.
Иногда я выходила прогуляться, когда стены моей комнаты начинали давить настолько сильно, что мне сложно было вздохнуть. Я оставляла раскрытую книгу и, набросив на себя огромную тёплую куртку, выходила в огород, а после удалялась на луга.
Все пожелтело, вымерло с приходом осени. Былое величие и романтика увяли, оставив холмы обнажёнными и серыми. Луговых цветов, которые радовали меня летом не осталось. Последние зелёные травинки дико колыхались из-за сильного прохладного ветра. Ветер будто хотел их вырвать и бросить в утёс. Мне тоже хотелось это сделать. Хотелось вырвать все холмы и низины, где мы проводили с Елизаром время летом и скинуть их в чёрную пучину, чтобы ничего мне не напоминало о нем, чтобы отчистить это священное место от скверны, от болезни.
Мне больно. Больно смотреть на все вокруг и помнить все то, что было. Больно видеть вдали чернеющий лес, за которым стоял его дом. Но я долго всматривалась в эти серые лысые деревья, пока не почувствовала холод. Пора возвращаться домой. Пора снова вернуться в эти четыре стены. Внутри меня образовалась пустота и я понятия не имею чем её заполнить, понятия не имею, что в неё вложить, чтобы она не зудела. Если бы это был укус комара на моем теле, я бы зачесала его до крови, но это что-то внутри меня. Что-то под кожей, куда я не могу добраться.
А вечером, уже вернувшись домой, выпив несколько чашек чая, я приняла решение, которое было несвойственно мне. Приняла решение, которого никто от меня не ожидал. Никто не ожидал от старой меня. Я решила возвращаться домой. «Но как же? Так скоро?» Запротестовала бабушка. Я невнятно промямлила, что у меня есть задания на каникулы, которые я забыла по своей глупости и обязательно должна их сдать в понедельник, а выполнить их за выходные навряд ли успею. Дед пытался уговорить меня остаться хотя бы до пятницы, погостить у них ещё пару дней, но я напрочь отрезала эти предложения. Я не могла больше находиться здесь. Здесь все кричало о Елизаре. Даже этот дом. Старики были опечалены моим скорым отъездом. Они посерели так же, как я все эти дни. Стали молчаливыми и погруженными в себя. Перестали протестовать и смирились с моим желанием покинуть их. Мне было больно на них смотреть. Мне было стыдно за свою ложь, за то, что я оставляю их снова одних, лишив их своего живительного общества на эту неделю. Я лгала им. Возможно они и догадывались об этом, но не подали виду.
На следующий день я уехала домой на раннем утреннем автобусе пока день в очередной раз не окрасился в серый.
Узнав, что я так скоро решила вернуться домой, мама не слабо так удивилась, ведь меня обычно за уши не вытянешь из деревни. Я не любила город, старалась как можно меньше проводить здесь времени, когда есть возможность свалить от всего в деревню. В городе жили свои монстры. Но теперь эти монстры казались мне не такими страшными, как те, что ждали меня в тенях в Иоково.
Днём родители были на работе и я была предоставлена сама себе, никто не подходил ко мне с назойливыми расспросами, никто не пытался как-то поднять мне настроение своими бытовыми рассказами.
Когда утром родители уходили на работу, я ставила на фон какой-то очередной сериал и лежала под одеялом проливая слезы по разрушенным первым отношениям. Здесь, где никто меня не видит, где каждая вещь не напоминает мне о Елизаре, я могла дать волю своим скопившимся чувствам и громко кричать от обиды и душивших меня слез. Я не сопротивлялась тому, что сидело во мне и жаждало вырваться наружу. К тому времени, как родители вернутся с работы, я уже успею прийти в себя.
В какой-то момент я даже успела поймать себя на мысли, что не могу заставить замолчать мой внутренний голос, который то и дело навязчиво напоминал мне о том, что сделал Елизар. Этот голос говорил о нем, он никак не хотел затыкаться, как будто считал своим долгом не давать мне отпустить эту ситуацию. Я даже поняла, что маниакально пытаюсь выбросить его из головы, всячески пичкая себя другой информацией.
Я перестала есть. Перестала следить за собой, оборачиваясь в ту же самую скорлупу каждый день. Пока не было родителей, я даже из пижамы своей не вылезала. Да и из комнаты я выходила редко, став затворником в своей холодной камере, где громко из компьютера кричали герои сериала, а одеяло, казалось, совсем меня не греет. Я не могла читать потому, что на каждой строчке я спотыкалась о свои мысли о нем.
Почему он так поступил? Что заставило его изменить мне? Природное желание, ситуация или же его чувства ко мне остыли? Мы редко виделись с ним после лета и каждую нашу встречу нам сперва приходилось немного привыкать друг к другу, чувствуя неловкость, а после того, как мы наконец обнаруживали то же тепло что и летом, приходилось снова прощаться. Наверное, сказочка закончилась.
Для меня, человека-эмоция, он всегда был на первом месте, моя голова всегда была поглощена им, даже когда я сидела на контрольных и
