А у меня задачи были попроще. Но, на мой взгляд, тоже важные.
Скосив всю траву на участке, я не свалил ее в кучу, а терпеливо ворошил граблями, чтобы насушить хорошее сено для нашего чердака. И обеспечить комфорт на нашем наблюдательном пункте. Тем более что внизу, на тахте, спать было невозможно.
Тахта была старенькая, уставшая. Когда на нее садишься, она тяжело и укоризненно вздыхает, а уж если повернешься во сне, она так взвизгнет всеми своими ржавыми пружинами, что сначала испугаешься, а потом ее жалко станет.
Алешка умотал куда-то сразу после завтрака, и я до обеда крутился со всеми делами один.
Сходил в магазин, ворошил сено, копал грядку. Она получилась у меня славная. Так и хотелось в нее что-нибудь посадить. Ну, это уж мамина задача. Ее апельсины.
Алешка заявился к обеду, весь загадочный и озабоченный. Деловой такой. Вид у него: ты вот, Дим, тут отдыхаешь на даче, а я вот там подвергаю себя вовсю трудностям и опасностям. А еще старший брат называется.
– Где бегал? - Я снял с плитки кастрюлю и поставил ее на стол.
– Много где, - очень внятно объяснил он. - К батюшке, например. Извиняться.
Ох, неспроста это! Алешка никогда просто так извиняться не станет. Всегда с какой-нибудь выгодой. Или хитростью.
– Садись обедать, сыщик.
– Ой, Дим, что-то не хочется. Я у дяди Лени здорово пообедал. А что у нас на первое?
– Пельмени.
– А на второе?
– Пельмени.
– И на третье пельмени? - хихикнул он.
Но я не шутил. Я в самом деле сварил пельмени не просто в воде, а на бульонных кубиках. Получилось и первое, и второе.
– Ладно, Дим, наливай, - подумав, согласился Алешка. - И первое, и второе. В один флакон. А то я, пока шел, уже проголодался.
– Что новенького? - спросил я, с удовольствием глядя, как он наворачивает «первое и второе». - Какие успехи?
– Большие, - ответил Алешка. - Но их мало. Давай еще и третье. Заодно.
– Еще макароны есть, - сказал я. - Прошлогодние. Я их сварил и яйцами на сковороде залил.
– Тоже прошлогодними? - насторожился Алешка.
– Тетка Полинка принесла, свежие, - успокоил его я.
– У нее свежих не бывает, - со знанием дела возразил Алешка. - Ей все некогда. - Но макароны «на третье» стрескал. Несмотря на то что уже «здорово пообедал».
– Значит, сыщик великий, - подначил я, - пока не пролил луч света на это темное дело?
– Скоро пролью.
– Можешь не спешить. - Я налил нам чая. - Я уже пролил.
– Чай? - не понял Алешка.
– Луч света, - небрежно пояснил я. - Сегодня в магазине один источник информации в виде дядьки Паршутина сообщил имя похитителя. И даже сказал, что икона находится в его доме, в красном углу. На самом видном месте.
– Это кто? - подскочил Алешка и в самом деле опрокинул чашку.
– Это Посошок!
Алешка сменил мокрые джинсы на сухие шорты и вылетел за дверь.
Избушка Посошка стояла на самом берегу речки. На самом крутом берегу. И казалось, будто она с тоской смотрит с этого берега в быструю воду и размышляет: а не бухнуться ли мне в глубокий омут, чтобы разом покончить со своей несчастной жизнью? Ее было жалко: кривая всеми стенами и перекошенными, сто лет не мытыми окошками, заросшая по худой кровле мхом, с клоками и прядями старой пакли, свисающими из всех щелей на радость птахам, которые уж сколько лет щипали ее на свои гнезда.
Но зато на задах усадьбы, в одичавшем саду стояла ладная банька. Красивая как сказочный теремок. И никак не верилось, что ленивый пьянчужка Посошок мог сотворить такое чудо.
Алешка вошел в темные сени. И сразу обо что-то споткнулся. Чуть не упал, пригляделся. У стены - развалившаяся груда каких-то небольших дощечек, ровных и одинаковых.
Алешка потер ушибленную коленку и постучал в дверь. Сначала вежливо - рукой. Никакого ответа. Бухнул правой ногой - тишина. Бухнул левой - то же самое. Повернулся спиной к двери и забарабанил в нее пятками, обеими по очереди. За дверью послышался недовольный вздох с грустным оттенком. Тогда Алешка без спросу вошел в избу.
В комнате, кроме хозяина, почти ничего не было. Лавка у стены, крытый драной клеенкой стол, на котором стояла пустая водочная бутылка, красивая табуретка (как из музея) и кривоногая раскладушка (как с помойки).
А в углу, под потолком, на резной полочке светилась знакомая маленькая иконка.
Сам Посошок, босой, в распахнутой на груди рубахе, сидел на лавке и грустно, задумчиво смотрел на пустую бутылку.
– Ну? - наконец спросил он Алешку, чуть повернув голову, но с бутылки глаз не спуская, будто гипнозом силился ее наполнить. - Чего надо?
– Ничего.
Долгое молчание.
– А чего принес?
– Ничего.
Опять пауза.
– А чего тогда пришел?
– Просто так.
– А… Ну ладно, тогда садись вон на раскладуху.
Алешка подошел к ней, посмотрел, недоверчиво потрогал:
– А она не рухнет?
– Чего? - изумился Посошок с долей обиды. - Вчера сам на ней сидел, не рухнула же.
Посидели, помолчали. Алешка чуть-чуть подпрыгивал на раскладушке - она в ответ жалобно повизгивала ржавыми пружинками. Посошок, вцепившись в края лавки, тихонько покачивался взад-вперед, и чуть слышно протяжно бубнил - будто пел про себя грустную песню, и болтал потихоньку босыми ногами.
– Чего там? - вдруг спросил он, кивнув на окошко, заросшее паутиной, в которой сохли прошлогодние мухи. - Чего новенького?
– Да ничего хорошего. - Пружины под Алешкой еще жалобнее скрипнули. - Паршутина собака укусила.
– Так ему и надо, - отозвался на великую новость Посошок, шмыгнув курносым носом. - Дурного человека хорошая собака за версту чует.
– А вас собаки не кусают?
– Не, они меня, наоборот, за версту огибают.
Алешка не стал спорить. Он и сам бы этого Посошка за версту обогнул - такой от него шел густой винный дух.
– А еще чего?
– Церковь обокрали.
Посошок подскочил:
– Да ну! И много добра взяли?
– Подсвечники всякие. Книги старинные. А главное - икону чудотворную. Вот как у вас. Можно посмотреть?
– А ты чего, верующий? - насторожился Посошок.
Алешка подумал и ответил загадочно:
– Сочувствующий.
– Это как? - не понял Посошок.
– Это - в душе.
– А… Ну тогда гляди. На тубаретку залазь. Да смотри свечку не сковырни.
Алешка придвинул «тубаретку», на ходу подивившись ее красоте: прямо как из музея старинного быта - резное чудо.
Взяв в руки иконку, он сразу понял, что это не та, не подлинная. Настоящая была написана на древней дощечке, а эта - на простом кусочке картона. Но все равно: очень красиво и похоже на оригинал.
– Здорово, - сказал Алешка. - Это вы сами, дядя Посошок, рисовали?
– Меня Егорыч зовут, - проворчал Посошок. - А Посошком дураки дразнят.
– Я не знал, - сказал Алешка. - Больше не буду. Я не дурак.
– Откуда я знаю, - не поверил Посошок. Почесал лохматый затылок. - А образ… Не, образ не я писал. Мне такое не дано. Я по плотницкой работе специалист. Ну и столярничаю иногда. Когда выпить нечего. Вон, тубарет видал? Моя работа, под ней подпишусь. А икону - не, не я писал. Художник Поля.
– Художница? - уточнил Алешка. - Женщина, значит?
– Кто женщина? - Посошок перестал качаться, застыл в недоумении.
– Ну художник.
– Почему? - удивился Посошок. - Почему женщина?
– Потому что - Поля!
– Во дает! - Посошок аж подпрыгнул на лавке. - А что, и Коля, выходит по-твоему, тогда женщина?
Алешка не стал спорить. Ему не эти тонкости - Поля-Коля - были нужны.
– А где она живет? Этот… Поля?
Посошок вдруг угрюмо замкнулся.
– В поселке? - настаивал Алешка.
Упрямое молчание в ответ.
– В деревне?
Посошок опять поскреб затылок и загадочно произнес:
– Два рубля нужно.
– Кому? - удивился Алешка.
– Тебе.
– Зачем?
– Мне отдать.
– На хлеб? - пожалел его Алешка.
– Я что, нищий, по-твоему? - Посошок возмутился и объяснил: - На вино не хватает. На «Бело-розовое».
– Понял. Ща принесу. - И Алешка помчался домой.
Он ворвался в наш мирный вагончик и завопил с порога:
– Дим! Гони деньги! Два рубля!
– На что? - спросил я, переворачивая на сковороде очередной румяный оладушек. - На всякую фигню не дам.
– На вино не хватает!
– Что? - Оладушек сорвался с ножа и плюхнулся на пол. - На какое еще вино?
– На бледно-розовое!
– Может, тебе еще и на сигареты денег дать?
– Это не мне, Дим! Это плата за информацию.
Зажав в кулаке деньги, Алешка влетел в избу Посошка. Тот с надеждой привстал ему навстречу. И протянул руку.
– А вот фиг! - сказал Алешка и свою руку с деньгами спрятал за спину. - Сначала адрес.
– Чистое поле, - сказал Посошок. - За девятой сосной от бывшего скотного.
Меня бы такой ответ ошарашил. Алешку - нет…
– Понял, - сказал он. И спросил уже в дверях: - А что это за щепки у вас в сенях валяются?
Посошок, чтобы идти в магазин, уже искал под лавкой обувку и оттуда фыркнул сердито:
– Щепки! Валяются! Это лемех! Или гонт, иначе говоря.
