и приходят – кукольными слабенькими ножками идут по дорогам, идут… Отовсюду идут куколки! И дамы, и балерины, и усатые гусары в киверах и с саблями, доктор в белых одеждах, трубочист в чёрном цилиндре, крестьяне и крестьянки в нарядных вышитых рубахах, цыганочка, поварёнок, якут в мехах, без счёта царевны, боярыни и королевы…
То одну куклу Луша в руки возьмёт, то другую, эту покачает, той юбки расправит и кружева разгладит, третью поцелует в миленький лобик, клоунов охапку наберёт, весёлых китайчат с места на место пересадит.
Прибежал к Луше пират, которого санями на дороге переехало, треснула головка, бархатная шляпа-треуголка и рука на дороге остались. Кто, как не Луша, починит его, полечит пострадавшего?
И вот готова новая рука, стамеской чик! – голова теперь поменьше, но цела, новый глаз, новый нос. На шляпу из широкой юбки фрейлины кусок выкроен – поделись, красавица…
Вот уж куклы во дворе стоят, нет в мастерской и пяди свободного места, Лушиному брату к станку не подобраться, как спал он на печке, так там сидеть и остался. Взрослый, а сжался в комочек, озирается, и куклы вокруг него ожившие, куклы, куклы. Деревянными ручками бренчат, головками друг о друга постукивают. Говорить не говорят, но от этого ещё больше не по себе…
Хорошо, отца и матушки дома нет. Но ведь скоро появятся – что-то они Луше скажут?
И всё идут и идут к девочке куклы. С ёлочных веток срываются, в окна выскакивают, в двери выпрыгивают, шмыгают даже в самые маленькие щёлочки. Какие-то даже из-за границы по воздуху прилетели, из других городов, из дальних усадеб. По дорогам, по сугробам, на запятках карет, за спинами у всадников, в санях, в вагоне первой городской конки катят. Бегут, летят, торопятся бывшие скелетки. К Луше все, к Луше!
Вот так да, вот так да, накануне Рождества такое движение в городе! Смотрят люди, как куколки по улицам бегут, и глазам своим не верят! Дорогу им уступают, маленькие ножки топ-топ-топ деловито пробегают мимо. Кто-то ловит кукол, но они выворачиваются, из рук падают – и бегом! Все в один и тот же двор, сугробы там истоптали, на скамьях, на ящиках, на бочках – везде куклы. Пройти никому не дают. Колышутся тряпично-деревянным морем, норовят в дом войти и в подвал спуститься.
Всех Луша старается приветить, туда-сюда бродит, через кукол перешагивает, никого без своего внимания не оставляет. Чудо, праздничное чудо! Исполнилось желание – да какое! Невозможное, удивительное.
«Радуйся, девочка, – улыбался Дедушка Мороз, который и из далёкого далёка по своей волшебной возможности видел всю эту картину. – Изо всех сил ты просила – и радуйся теперь от всей души!»
Но тут слышит он – стайка синиц мимо пролетает, щебечут птицы: «Плачет ребёночек! И ещё один плачет! И там обидели ребёночка, игрушку отняли. И вон там, и вон там! Непорядок, непорядок!»
Обратился Дедушка Мороз взором в другую сторону. И правда: сидит в углу бедной комнатки маленький мальчик, горько плачет. И часа не прошло, как вернулся он с праздника – с той самой ёлки, которую устраивали в Городском собрании. Какой хороший был праздник! Чудо и сказка то, что он туда попал! Подарили там мальчику игрушку – Петрушку в красном колпаке, в сафьяновых сапогах, руки-ноги у него дёргаются, мордашка лихая и задорная. Хорош Петрушка, хорош! Первая игрушка мальчишкина, никаких других игрушек у него до этого не было. Только принёс он его домой – и вдруг как выскочит Петрушка из его рук, как выпрыгнет в окно, на дорогу – и бежать по закоулочкам. Пока мальчик на лестницу, пока на улицу – пропал Петрушка, как никогда и не было. Ни следов кожаных сапожек, ни яркого пятна красной рубахи, куда ни глянь…
Плакал мальчик на улице, с плачем домой вернулся.
И ведь не один он такой, у кого подарок с праздника вдруг пропал. Вот так канун Рождества – тут и там дети рыдают.
Услышали это птицы, принесли весть Дедушке Морозу.
Ох, как он рассердился! Конечно, надо скорее исправлять такой непорядок, разве это праздник, когда дети плачут?
Как окинул он взором края и окрестности, как увидел, откуда куклы убегают и куда собираются, так всё понял.
У-ух!
Как появился Дед Мороз в заполненном куклами дворе, как стукнул грозно своим ледяным посохом. Поднялась метель, закружило кукол, завертело, поднялись они в воздух – и разлетелись кто куда.
Одна Луша посреди двора осталась. Понять не может – правда это, или мерещится. Неужели это настоящий Дедушка Мороз перед ней? А почему тогда не даёт подарки, а отбирает?
«Исполнил я твоё желание, – грозно сказал Дед Мороз, – а ты злая девочка оказалась. Стольких детей радости лишила, отняла у них, бедных, подарочки. Так стань же и ты сама игрушкой, куклой деревянной, виси на ёлке, болтай ручками-ножками, смотри, как другие дети веселятся!»
Снова стукнул посохом. И Луша, в чём во двор выскочила – старом платьице, валенках и рабочем фартуке, закружилась-завертелась, потерялась в вихре метели и, становясь всё меньше и меньше, понеслась по воздуху.
Бах-дзынь! – распахнуло порывом ветра окно, ворвался снег в нарядную гостиную, задул огни на большой ёлке, закачал игрушки. Прибежала прислуга, скорей-скорей свечи зажгла, окно закрыла.
И никто в суматохе не заметил, как появилась на ёлке новая игрушка. Дети ещё с самого утра все игрушки рассмотрели, а того, что новая появится, и предположить не могли.
А кукла Луша висит на ветке. Висит, покачивается – то от того, что взмахнёт широким бальным платьем юная красавица, вальсирующая под музыку, которую играет настоящий оркестр музыкантов в парадных фраках.
То малыши пробегут, а за ними нянюшка – такой вихрь поднимается! Вот и качаются игрушки, дрожат огоньки свечей.
А игрушки вокруг Луши до чего хороши! Золочёные картонажные ангелы, звёзды и зверюшки – каждая ценой как сто скелеток, блестящие бусы из дутого стекла, скрученные из серебряных нитей фонарики, домики, даже велосипед и саночки, конфеты в ярких фантиках и расписные пряники. Куколка теперь Луша – а всё та же девочка. Поэтому очень ей хочется снять с ёлки пряник да съесть! Сорвать конфетку – и в рот. И все игрушки перетрогать, все разноцветные свечки пересчитать…
Вот и снова, получается, сбылось Лушино желание – попала она на настоящую ёлку да ещё в такой роскошный дом! Сбыться-то сбылось, но только что же – так всю жизнь теперь Луше и быть куклой? Больше не работать так тяжело, не ранить рук, не есть тюрю из воды и хлеба да пустые щи – но и не видеть никогда родную матушку, отца и брата, не выбегать весенним днём во двор к другим детям, не гулять по улицам и в городском саду? Сколько живёт кукла, сделанная из скелетки? Долговечна ли её, Лушина, работа? А то
