Вдали показалась быстро плывущая лодка. Это возвращается с очередной рыбалки мой приятель — хозяин Кузьмы.
Кот, завидя лодку, мгновенно преображается: куда девались сонливость, вялость! Кузьма, подняв хвост трубой, рывком бросается к воде и призывно трубит — мяукает. В его мяуканье явственно звучит радость.
Не доезжая до берега метра два-три, Виктор Степанович, завидя нас, восклицает:
— Кого я вижу! Привет, друзья! — И, стоя в лодке во весь рост, приветственно размахивает пожелтевшей от солнца соломенной шляпой.
Затем Виктор Степанович, обращаясь к коту, командует:
— Кузьма! Ко мне, да поживей!
Выхватив из ведра, стоящего на дне лодки, первую попавшуюся под руки рыбину, мой приятель помахивает ею над своей головой и продолжает звать кота.
А Кузьма, мурлыкая и выгибая спину, облизывается, жадно поглядывая да трепещущего в руке хозяина солидного красноперого окуня.
— Кузьма! Ну, плыви же! Кому говорю! — громко произносит Виктор Степанович.
Кот минуту-две кружит по берегу, видимо, не решаясь войти в воду. Однако острое желание отведать свежей рыбки с неодолимой силой гонит его вперед.
То жалобно, то сердито мяукая, Кузьма медленно и без особой охоты, высоко вскидывая лапы, идет по воде к лодке. Вот уже его белого, с рыжими пятнами брюшка ее видно — оно под водой; вот лапы отрываются от дна, и храбрый Кузьма, борясь с небольшим течением, изо всей силы работает лапами, плывет к хозяину, руля длинным, как плеть, хвостом.
Я чуть не валюсь с ног от хохота, прыгаю по берегу, как заправский дикарь из книги «Робинзон Крузо», а Виктор Степанович, посмеиваясь, продолжает очень медленно отталкивать веслом лодку к середине пруда, размахивая в воздухе вертящейся в руке рыбиной.
— Кузьма! Кузенька! Ну ещё, ещё плыви, нажимай, нажимай, — ласково зовёт он кота.
Наконец, метрах в десяти от берега, сжалившись над четвероногим пловцом, Виктор Степанович приостанавливает лодку. Перегнувшись через ее высокий борт, он протягивает рыбину коту.
Схватив добычу, Кузьма поворачивает к берегу. Добравшись до него, он встряхивается, как настоящий пловец, и не спеша разделывается с окунем, а лотом моет лапой рот, охорашивается и мешком сваливается тут же на согретый лучами солнца песок подремать часок-другой…
А мы с приятелем идем в домик.
— Не было, кажется, случая, чтобы мой Кузьма не встретил меня с рыбалки, — смеется Виктор Степанович. — Как начну готовиться к выезду, он тут как тут! Прямо удивительно— чутье какое! Я к берегу — и он к берегу. Часов по пять, бывало, не возвращаюсь домой, а он сидит себе и ждёт… Как-то, желая позабавиться, я выманил кота чуть ли не на середину пруда, благо погода стояла хорошая. Конечно, я затащил Кузьму за шиворот в лодку и скормил ему двух крупных лещей в награду за поставленный мировой рекорд по плаванию. Так что Кузьма в накладе не оказался!
— Что и говорить — отважный кот! — заметил я.
— А прошлой зимой, — продолжал рассказывать приятель, — мой Кузьма что делал? Право, не поверишь!
— Этот рыжий котище на всё способен! — сказал я и снова расхохотался, вспомнив его недавнюю прогулку по воде.
— Действительно—на все способен! Уйду я, бывало, поздним вечером на пруд, сижу у лунки, скучаю, от холода скулы сводит. Вытаскиваю из-подо льда в час по рыбешке… Тишина. Вдруг однажды слышу за спиной: «Мяу-мяу-мяу!» — Я Даже вздрогнул от неожиданности! Оглянулся — Кузьма! Собственной персоной! Пока я рыбачу, Кузьма рядом сидит и временами, представь себе, сует лапу в лунку, это в студёную воду-то! Поторапливает меня: «Доставай, доставай, дескать, живей, не медли!» Так вот и рыбачили мы с Кузьмой всю долгую зиму…
— Да как же он нашёл тебя в темноте, да ещё в полукилометре от дома? — спросил я.
— А вот это как раз и осталось для меня тайной! — развел руками Виктор Степанович.
В эту минуту в беседку, где мы сидели в ожидании, когда сварят уху, вразвалку вошёл кот Кузьма.
— Спроси-ка у него самого! — рассмеялся приятель, поглаживая кота по жёсткой, совсем не кошачьей шерсти.
…Над прудом горел широкий малиновый закат; солнце, словно утомленное от дневной работы, медленно скрывалось за горизонтом. Густая прохлада, идущая от воды, приятно освежала разгоряченные дневной жарой наши тела.
С аппетитом хлебая из просторной миски наварную уху из ершей, в тенистой беседке, густо обвитой со всех сторон пахучим хмелем, мы с приятелем долго еще говорили о подвигах кота Кузьмы.
— То, что кошки умеют плавать — это ни для кого не секрет, — говорил, дымя трубкой, хозяин, — а что воды они боятся, тоже не секрет, но вот Кузя… Впрочем, ты сам видел своими глазами!
И мы, точно сговорившись, оба повернулись лицом в ту сторону, где под кустом крыжовника, точно неживой, вытянувшись, лежал отважный кот Кузьма, вздрагивая во сне и на кого-то сердито урча…
* * *
1
Этого маленького зверька с гладким и длинным приплюснутым телом и с таким же длинным круглым хвостом моему отцу подарил Николай Васильевич Дымко, охотник и рыбак, наш хороший знакомый.
— Вот вам любопытнейший зверек, детёныш убитой кем-то выдры, — сказал Николай Васильевич, разворачивая полосатую тряпку, в которой лежал немного похожий на щенка слепой — выдрёнок. — Любите и жалуйте сироту.
— А где вы, дядя Коля, нашли его? — спросил я, разглядывая малыша.
— Нашел я выдрёнка вчера на берегу реки. Он весь, бедняжка, дрожал и тихо по-своему что-то наговаривал: «Гиррк, гиррк»…
— Выдра… выдрёнок… Вот тоже мне название! — сердито сказала мама. — И не выговоришь. Надо придумать ему какое-то имя.
— Это же девочка. Дайте ей любое женское имя, — подсказывал Николай Васильевич. — Хотя бы Кирочка.
Мама улыбнулась и спросила меня:
— Согласен?
Я согласился.
Тогда мама объявила:
— Быть по сему — Кирочка так Кирочка!.. Ну что же мы будем делать с Кирочкой? Ведь зверёк пока что совершенно беспомощен.
Когда мы рассматривали выдрёнка, около нас, мурлыча, ходила наша кошка Машка. Шевеля тонкими, как леска, белыми усиками, она ласково терлась своей пушистой спинкой о мои нога, словно хотела сказать: «Покажите и мне, что вы там такое разглядываете».
— А знаете что, — вдруг сказала мама, — у меня появилась хорошая мысль: пусть Машка кормит сироту. Ведь кошка только на той неделе родила котят, и молока у неё ещё много.
— Одобряю! — сказал Николай Васильевич. — Вот и будет выдра Кирочка молочной сестрой вашим котятам.
Так и росла вместе с котятами наша Кирочка; глазки-изюминки уже глядели на белый свет, она охотно ела булочки с молоком.
Отец, возвращаясь из дальней командировки, — он плотокараваны по Каме водит, — хлопал меня дружески по плечу своей тяжёлой ладонью, спрашивал:
— Ну, как твоя Кирочка, Гриша? Жива-здорова?
А Кирочка, словно понимая, что говорят о ней, осторожно выглядывала из-за угла комода; на нас с любопытством глядели живые глазки, то и дело шевелились крохотные, едва заметные, чёрные как таракашки, ушки, на нижней губе белело пятнышко, тупой нос был влажным — на нём блестели маленькие крупинки пота.
— Это от волнения, — заметил отец, — зверёк этот очень пугливый, обращаться с ним надо бережно…
Но обижаться Кирочке было не на кого: все её любили.
Было забавно смотреть, как быстро и ловко передвигалась на своих коротких лапках наша Кирочка, извиваясь змейкой и немного переваливаясь с боку на бок.
…Наш небольшой зелёный дом стоит на берегу реки Обвы, которая впадает в Каму. В одной половине живёт наша семья, в другой — лесничий Матвей Архипович Красных со своей дочкой Надей.
Я выпросил у мамы старую железную ванночку и наполнил её прохладной речной водой — получился чудесный плавательный бассейн для моего друга Кирочки.
Летние каникулы ещё не кончились, и я целыми днями пропадал на реке и на старом лесном болоте, возле Медвежьего урочища. Оттуда я возвращался с богатой добычей — с мелкой рыбёшкой, рачками, лягушками. Всем этим я угощал мою Кирочку.
Когда отец бывал дома, — он всё время плавал на плотах, — он сверял свои круглые, как луковица, старинные часы, по Кирочке, как по радио. Кирочка в одно и то же время просыпалась, в одно и то же время купалась в ванночке и гуляла по квартире и во дворе. Только в одном была неаккуратна Кирочка: есть она могла в любое время суток. Вместе с Машкой и её детьми она ела колбаску, котлетки, вообще мясо; а я даже научил её есть овсяную кашу, которую сам очень, люблю…
…Как-то вечером, вдоволь поплавав в своей ванночке, Кирочка выбежала во двор. Не прошло и десяти минут, как к нам с криком вбежала Наденька. А вслед за нею появилась моя Кирочка; её белые острые зубки были оскалены, короткая серо-бурая шерсть на спинке стояла дыбом. Наденька вскочила на табуретку, а выдра, извиваясь змеей, кружила вокруг табуретки с поднятой оскаленной мордочкой и пронзительно, сердито трещала и шипела.
