— Этот не будет смеяться, — возразил дяденька с газетой.
Кондуктор снова вошел в вагон.
— Большое, большое вам спасибо, — сказал Эмиль.
— Не за что, — ответил дяденька и снова уткнулся в газету.
Трамвай опять остановился. Эмиль поспешно высунул голову, чтобы поглядеть, не сходит ли Грундайс. Но котелка на улице не обнаружил.
— Не дадите ли вы мне ваш адрес? — спросил Эмиль у человека, читавшего газету.
— А зачем тебе?
— Чтобы я мог вернуть вам деньги. Я пробуду в Берлине, наверное, неделю, и я зашел бы к вам как-нибудь. Моя фамилия Тышбайн. Эмиль Тышбайн из Нойштадта.
— Нет, эти деньги я тебе, конечно, подарил, тут и говорить не о чем. Может, дать тебе еще немного?
— Ни в коем случае, — твердо сказал Эмиль. — Я не возьму больше ни пфеннига.
— Как хочешь. — И господин с газетой снова углубился в чтение.
Трамвай ехал, останавливался, снова ехал. Эмиль прочел название одной широкой, красивой улицы: Кайзераллее. Он ехал и не знал, куда он едет. В переднем вагоне сидел вор. А может быть, в этом трамвае сидели или стояли еще и другие воры. И никому здесь не было дела до Эмиля. Правда, чужой дяденька подарил ему деньги на проезд. Но потом он снова уткнулся в газету.
Город был таким огромным! А Эмиль — таким маленьким! И никто даже не поинтересовался, почему у него нет денег и почему он не знает, где ему надо сходить. В Берлине живет четыре миллиона человек. Но никому из них нет дела до Эмиля Тышбайна. Никто не хочет вникать в чужие заботы. У каждого хватает своих забот и своих радостей. И когда здесь кто-нибудь говорит: «О, я ваш от души сочувствую», то чаще всего это надо понимать как: «Старик, отвяжись от меня!»
Что же будет? Эмиль тяжело вздохнул. И он почувствовал себя очень, очень одиноким.
Глава седьмая
На Шуманштрассе волнение
Пока Эмиль, стоя на площадке трамвая 177, ехал по Кайзераллее и не имел ни малейшего понятия о том, куда он направляется, его ждали бабушка и Пони-Шапочка, его двоюродная сестра, как было условлено, на вокзале Фрид-рихштрассе у цветочного киоска, и все время смотрели на часы. Мимо проходила толпа людей с чемоданами, ящиками, коробками, кожаными сумками и букетами цветов. Но Эмиля среди них не было.
— Он, наверное, очень вырос, да? — спросила Пони-Шапочка, катая взад-вперед свой маленький никелированный велосипед.
Конечно, его незачем было брать с собой на вокзал. Но она так долго канючила, что бабушка в конце концов сдалась: «Ну уж ладно, бери, своевольница». И теперь своевольница была в прекрасном настроении и заранее радовалась восхищенным взглядам Эмиля. «Он наверняка скажет, что это мировой велик», — сообщила она бабушке тоном знатока.
А бабушка начинала беспокоиться:
— Я что-то ничего не понимаю. Уже двадцать минут седьмого. Поезд давным-давно должен был прийти.
Они подождали еще несколько минут, а потом бабушка послала девочку спросить, пришел ли поезд.
Пони-Шапочка и тут, конечно, не рассталась с велосипедом.
— Вы не можете мне сказать, почему опаздывает поезд из Нойштадта? спросила она у контролера, проверявшего билеты у выхода на перрон.
Он стоял у турникета и пробивал на каждом билете дырочки особыми щипцами.
— Нойштадт? Нойштадт? — Он на мгновение задумался, а потом сказал: Ах, да, 18.17. Поезд давным-давно прибыл.
— Неужели? А мы вот стоим у цветочного киоска и ждем моего кузена Эмиля.
— Очень рад, очень рад.
А почему это вы так радуетесь? — с любопытством спросила Пони и звякнула велосипедным звонком. Контролер ничего не ответил и отвернулся.
— Какой вы невоспитанный дядя! — обиженно сказала девочка. — До свиданья!
Стоящие рядом люди засмеялись. Контролер с досады прикусил губу. А Пони-Шапочка вернулась к киоску.
— Поезд уже давным-давно прибыл, бабушка.
— Что же могло случиться? — недоумевала бабушка. — Если бы он почему-либо не выехал, мать послала бы телеграмму. Неужели он вышел не на той остановке? Но ведь мы все так точно описали.
— Ничего не понимаю, — сказала с важным видом Пони. — Скорее всего, он вылез не там, где надо. Мальчишки вообще такие бестолковые. Готова держать пари! Вот увидишь, что я права.
Им ничего не оставалось, как ждать. И они ждали. Прошло пять минут.
Потом прошло еще пять минут.
— Больше ждать явно нет никакого смысла, — сказала Пони бабушке. — Мы можем здесь простоять еще год. Нет ли где другого цветочного киоска?
— Пойди посмотри. Но только не задерживайся!
Шапочка снова отправилась в путь вместе со своим велосипедом и обошла весь вокзал. Другого киоска нигде не оказалось. Потом она навела какие-то справки у двух железнодорожников и вернулась с гордым видом.
— Так вот, киоска больше нет, — заявила она. — Да это было бы смешно два цветочных киоска! Что я еще хотела сказать? Ах да, следующий поезд из Нойштадта приходит в 20.33, то есть чуть позже половины девятого. Поэтому мы с тобой сейчас отправимся домой. А ровно в восемь я снова приеду сюда на велосипеде. Если и тогда его не окажется, я напишу ему такое письмо, что будь здоров!
— Пони, как ты выражаешься!
— Такое письмо, что закачаешься, — так тоже говорят. Это тебя устраивает?
Бабушка нахмурила брови и покачала головой.
— Что-то мне все это не нравится. Что-то мне все это не нравится, проговорила она. Когда она волновалась, она всегда все повторяла два раза.
Они медленно пошли домой. Когда они подходили к мосту Вайдендаммер, Пони-Шапочка спросила:
— Бабушка, хочешь, я тебя прокачу?
— Да что ты несешь!
— А что? Ты уж никак не тяжелее Артура Циклера, а мы часто ездим с ним вместе.
— Имей в виду, если это еще раз повторится, отец отберет у тебя велосипед.
— Тебе нельзя ничего рассказывать, — огрызнулась Пони.
Когда они пришли домой — они жили на Шуманштрассе, 15, - родители Пони Хаймбольд ужасно разволновались. Отец предложил дать матери Эмиля телеграмму.
— Ни в коем случае! — воскликнула его жена, мама Пони. — Она умрет от страха. Мы к восьми часам еще раз пойдем на вокзал. Может, он приедет следующим поездом.
— Будем надеяться, будем надеяться, — бормотала бабушка. — Но скажу вам прямо: что-то мне все это не нравится, что-то мне все это не нравится.
— И мне тоже это не нравится, — сказала Пони-Шапочка и задумчиво покачала своей маленькой головкой.
Глава восьмая
Появляется мальчик с клаксоном
Господин в черном котелке сошел с трамвая на Траумена-узштрассе, угол Кайзераллее. Эмиль это увидел, схватил чемодан, букет, еще раз сказал дяденьке с газетой: «Большое, большое вам спасибо» — и тоже вылез.
Вор обошел передний вагон, пересек трамвайные рельсы и перешел на другую сторону улицы. Трамвай поехал дальше, и тогда Эмиль снова увидел Грундайса, который сперва постоял в нерешительности на тротуаре, а потом поднялся по ступенькам на террасу кафе.
Теперь снова надо было действовать очень осторожно, чтобы не привлечь внимание вора. Эмиль быстро сориентировался: увидев на углу газетный киоск, он метнулся туда и скрылся за ним. Лучшего места, чтобы спрятаться, и придумать нельзя было: рядом стояла тумба для афиш, и вот в этот узкий проход между киоском и тумбой он поставил свой чемодан, сел на него, снял фуражку, перевел дух и тогда только огляделся.
Тип в котелке сел тем временем за столик на террасе кафе, у перил. Он покуривал сигаретку и был, видно, в отличном настроении. Эмилю казалось ужасным, что вор вообще может быть в таком отличном настроении, а тот, кого обокрали, должен страдать и чувствовать себя бессильным. Собственно говоря, что толку прятаться за киоском, словно вор — он, а не тот тип там, на террасе. Что толку знать: вор сидит в кафе «Жости» на Кайзераллее, пьет светлое пиво и курит сигареты? Если вору вздумается вдруг встать, придется продолжать погоню. А если он будет сидеть на этой террасе, то Эмиль простоит за киоском, пока у него не вырастет борода. Не хватало еще только, чтобы подошел полицейский и сказал: «Ты здесь что-то подозрительно долго торчишь, малый. А ну, пошли-ка со мной по-хорошему, а не то надену наручники».
И как раз в этот момент за спиной Эмиля раздался гудок. Эмиль испуганно отскочил в сторону, обернулся и увидел мальчишку, который стоял и хохотал над ним.
— Держись за воздух, а то загремишь, — насмешливо бросил мальчишка.
— А кто это гудел за моей спиной? — спросил Эмиль.
— Как — кто? Ясное дело, я. Ты, видать, не здешний, а то знал бы, что у меня в кармане клаксон. Меня здесь все знают.
— Я из Нойштадта. А сейчас — прямо с вокзала.
— Вот оно что, из Нойштадта. Поэтому на тебе такой дурацкий костюм.
— Полегче на поворотах. А то я тебе так врежу, что будь здоров.
— Ты что, рассердился? — спросил добродушно мальчишка. — Что ж, погода для бокса подходящая. Начнем, что ли?
