А от рабочих, которые приходили за бумагой из цехов, пахло, как от свежих газет, краской. И ещё металлом, станками… Рабочие грузили бумагу на маленькие тележки и увозили в цеха.
Цеха шумели в соседнем длинном трёхэтажном здании. Все названия цехов Мария знала, но никогда не была в них. Выкроила она как-то свободный часок и пошла по цехам.
В наборном цехе рабочие трудились, стоя возле высоких столов со скошенными крышками. Неподалёку от входа работал молодой наборщик в синем халате. Мария подошла поближе. Руки наборщика прямо летали над столом, выхватывали из маленьких ящичков буквы-литеры. Быстро-быстро.
— Здорово! — удивилась Мария. — И не ошибаешься?
— Хоть глаза завяжи, — усмехнулся наборщик.
— Давай, — сказала Мария и сняла с шеи косынку.
— Чего давай?
— Завяжу.
Наборщик засмеялся:
— Завязывай.
Мария завязала ему глаза косынкой.
— Чего набирать?
— А чего хочешь.
— Как твоё имя?
— Мария.
— А дальше?
— Васильевна Щаденко.
В левой руке наборщика оказалась маленькая коробочка — верстатка, а правая начала быстро выхватывать буквы из гнёзд и ставить их одну к другой.
— Готово! — Наборщик протянул Марии верстатку.
— Неправильно, — сказала она.
— То есть как это неправильно? — обиделся наборщик и снял косынку с глаз.
— «М» впереди должно быть.
— Не с той стороны глядишь, — улыбнулся наборщик. Он взял листок бумаги и придавил его к буквам. На листке отпечаталось: «Мария Васильевна Щаденко». — Буквы-то в наборе перевёрнуты, — пояснил наборщик. — Если бы я набрал, как читается, знаешь, что получилось бы?
— Ну?
— окнедаЩ анвеьлисаВ яираМ! — быстро сказал наборщик и засмеялся.
И Мария засмеялась, помахала наборщику рукой и пошла дальше. А сама подумала: «Не стать ли и мне наборщицей?»
Второй цех назывался «печатным». Здесь стояли большие машины. Они дышали тяжело: у-у-ух, у-у-ух, у-у-ух!
Рядом Мария увидела стопки нарезанной бумаги, которую она недавно выдала со склада. Машина схватывала листы по одному и словно глотала их. Р-раз… И очередной лист исчезал.
А с противоположной стороны машина выбрасывала бумажные листы. Только на них уже были отпечатаны черной краской и текст и картинки. Краска поблёскивала и остро пахла.
Мария перешла к другой машине.
Она тоже печатала картинки. Только эти картинки получались бледно-жёлтые, словно их печатали не краской, а яичным желтком. «Брак!» — подумала Мария и тревожно оглянулась. Неподалёку стоял печатник в запятнанной красками спецовке. На голове у него был пятнистый от краски берет.
Мария подошла к нему:
— Товарищ, у вас брак идёт!
— Брак? — встревожился печатник. Он внимательно осмотрел появляющиеся из машины картинки и пожал плечами: — Не вижу.
— Вот же! — сказала Мария. — Все картинки жёлтые ничего не разглядишь!
Печатник даже рот раскрыл от удивления:
— Да ты откуда взялась?
— С бумажного склада.
— Оно и видно! Моя машина только желтую краску печатает. Понятно?
Мария часто-часто заморгала. Печатник поманил её пальцем:
— Ну-ка пойдём! — и привел к следующей машине: — Смотри!
В эту машину шли листы с жёлтыми картинками, а выходили из нее желто-красные.
— Каждую краску отдельно печатают. Жёлтую, красную синюю и черную, — пояснил печатник, — и после четвёртой краски в конце концов получается вот что. — И он показал Марии законченную картинку.
Мария посмотрела и восхитилась:
— Как красиво! Трава — зелёная, стволы сосен — коричневые, на голубом небе серые облака!
— Верно, — обрадовался печатник. — А красок всего четыре.
— Чудеса! — удивилась Мария.
— У нас тут, что ни человек — волшебник, что ни работа — то чудеса, — засмеялся печатник. — А ты говоришь «брак! Вот если клише не подогнаны, тогда брак.
— Клише? — переспросила Мария.
— Вот такие металлические пластинки, — пояснил печатник и протянул Марии серебристую пластинку. Пластинка была местами шершавой, а местами гладкой, лысой. — На каждую краску клише, — сказал печатник. — Пропустил четыре краски — получил цветные сказки. Тонкое дело.
«Действительно тонкое, — подумала Мария, — Вот бы мне стать печатницей!»
— Послушайте, а откуда вы их берете, эти самые клише? — спросила Мария.
— Цинкография даёт. Травильщики. — Он подмигнул Марии, улыбнулся и заторопился к своей машине.
А Мария пошла дальше. «Какое смешное слово «травильщики». Чем они занимаются? Кого они травят?
Следующий цех был большим и светлым. Вдоль стен и возле окон стояли столы. И только в середине цеха женщины в синих халатах что-то печатали на станках. Станки были много меньше, чем машины в печатном цехе.
Мария подошла к одному из столов, за которым сидел пожилой рабочий.
На столе лежало много диковинных инструментов, каких Мария никогда в жизни не видела. Из стакана торчали кисточки. А на подставке — на такую музыканты кладут ноты — стояла картина: сине-зелёное море, а в море корабли.
Рабочий положил перед собой металлическую пластинку — клише (на пластинке были тоже корабли и море) и натёр её белым порошком. Потом взял в одну руку инструмент, похожий на стамеску, а в другую — увеличительное стекло — лупу и стал, посматривая в лупу, легонько скрести пластинку. В тех местах, где он скрёб, клише начало поблёскивать.
Потом он взял иглу и стал ею покалывать пластинку. Потом взял кисточку и начал отдельные части клише замазывать чёрной краской.
Мария ничего не поняла и спросила робко:
— Скажите, пожалуйста, зачем вы её то ковыряете, то красите? Эту клишу.
Рабочий посмотрел на неё искоса.
— Клише не она, а оно. А ты кто, откуда?
— Я с бумажного склада.
— Так-так… Держи-ка лупу.
Мария взяла лупу.
— Смотри сюда. — Рабочий постукал пальцем по клише.
Мария посмотрела в лупу и увидела на клише сетку из маленьких точек.
— Что ты видишь?
— Точечки.
— Правильно. Именно точечки, — сказал рабочий удовлетворённо. — Потому что именно из этих точечек построен цветной рисунок. Но есть лишние точечки. Я их убрать должен. Как я это сделаю? Я их не закрашу. А пластинку потом положу в кислоту. Кислота разъедает цинк. Она разъест и незакрашенные точечки. Они растворятся. И останутся только те, которые нужны. Это и есть травление.
— А вы травильщик? — спросила Мария.
— Именно травильщик. Совершенно верно.
— Вот оно что! — сказала Мария. — И с этого клише будут печатать жёлтой краской?
— Нет, синей. А вот с этого — жёлтой, — сказал рабочий, беря в руку другую пластинку.
Пластинка была точно такой же, и Мария сказала:
— Они же одинаковые.
Рабочий усмехнулся:
— Я бы этого не сказал. На них один и тот же рисунок, но они очень разные, смею вас уверить: ряды точек идут по-другому. При печатании они не совпадут… Как вы полагаете, что мы увидим, если жёлтые точечки расположатся рядом с синими?
Мария подняла брови.
— Получатся синие и жёлтые полоски.
— Заблуждение, сказал рабочий. — Получится зелёный цвет.
— Зелёный? — удивилась Мария.
— Именно зелёный. Да представляете ли вы себе что такое цвет?
Цвета бывают холодные и тёплые, живые и мёртвые, раздражающие и успокаивающие. Цвет можно разделить и собрать его снова. Цветом можно лечить болезни. Можно заставить человека смеяться и плакать. Цвет — это чудо, уважаемая! Его мало увидеть глазами, его надо ощущать всем существом своим.
Вот, к примеру, черный. Чёрный цвет — глухая ночь. Чёрный цвет — цвет траура. Попробуйте покрасить потолки в комнате в черный цвет. Вы перестанете смеяться. У вас пропадёт аппетит. Мы не зря называем измену — чёрной, неблагодарность черной, нечестного человека — тёмным человеком.
А белый цвет! Чисто белый! Ослепляет. От него устаешь. — Рабочий закрыл глаза, словно взглянул на чисто белый лист.
И Мария прикрыла глаза. И вспомнила.
Блокада (Рассказ о чёрном цвете)
В ту блокадную зиму ей исполнилось шестнадцать лет.
Улицы были завалены сугробами. От дома к дому тянулись темные тропки. Снег лежал слоями на карнизах, свисал тяжелыми глыбами с крыш. Застрявший после бомбежки трамвай с выбитыми стеклами утонул в этом белом-белом, без искорок, мертвом снегу.
Окна домов черны — ни огонька. В сумерки они сливались с черными стенами в черные горы до самого черного неба.
И лица редких прохожих были черно-белыми. Белыми от голода и стужи. Черными от горя.
