г.
35. Зап. автора от Марины Образцовой, 14 лет. Ленинград. 16.06.1982 г. Слышала от старой цыганки в дер. Пищалкино Сахаровского р-на Калининской обл.
36. Текст заговора выписала Е. С. Зайцева из тетради А. Г. Хлестуновой, 66 лет. Дер. Картушино Стародубского р-на Брянской обл. Август 1982 г. Перед текстом дано пояснение А. Г. Хлестуновой.
Детские страшные истории («страшилки»)
О страшных историях, которые рассказываются среди детей, известно с прошлого века. В дополнение к ряду литературных свидетельств, подтверждающих давнее существование детских страшных историй и уже упоминавшихся в других работах, приведу еще несколько показаний. Одно из них принадлежит литературному критику и историку литературы А. М. Скабичевскому, который писал, вспоминая свое детство, прошедшее в 40-е годы XIX века на Петербургской стороне: «По вечерам, когда солнце садилось и сменялось безоблачно-яркою, палевою зарею <...>, — наигравшись, набегавшись и умаявшись за день, мы усаживались в кружок в заветном уголке сада, под плакучею березою и <...> друг перед другом изощрялись в рассказах о чертях, мертвецах, привидениях и тому подобных ужасах» [60]. В начале века гимназист пугает своих младших сестер «чудесными рассказами про чертей, вурдалаков и сыщиков <!>» [61]. Воспоминания протоиерея Михаила Ардова о том, как в его детские годы в московской больнице «пошли страшные разговоры про покойников, которые нападают по ночам на живых» [62], относятся уже к более позднему времени.
Если в Англии, США, Финляндии, Польше, Болгарии детские страшные истории записывались и изучались с 1950 — 1960-х годов, то у нас впервые об этом жанре заявили ленинградские ученые О. Н. Гречина и М. В. Осорина на Всесоюзной научной конференции в Новгороде в 1970 году. Позднее были опубликованы их статьи, в которых устанавливалась генетическая связь «страшилок» (термин М. А. Осориной) с волшебной сказкой и былинкой, определялась социальная функция страшных историй, «имеющих целью вызвать переживание страха, которое в заведомо защищенной и безопасной ситуации доставляет своеобразное наслаждение, приводит к эмоциональному катарсису» [63]. Основные выводы О. Н. Гречиной и М. В. Осориной излагает М. Н. Мельников в специальной главе своего учебного пособия «Русский детский фольклор», посвященной «страшилкам» [64].
О детских страшных историях уже существует хотя и небольшая, но добротная научная литература. В работах А. Л. Топоркова и М. А. Мухлынина рассматривается «Пиковая дама» [65], основной персонаж целой тематической группы «страшилок». Влиянию фольклорных и литературных жанров на «страшилку», их взаимодействию со «страшным» фольклором детей посвящены статьи Т. В. Зуевой, К. А. Рублева, С. Ю. Трыковой [66].
Новый этап в изучении детских страшных историй — исследование их мифологической природы [67]. Событием для фольклористики детства стало появление монографии М. П. Чередниковой «Современная русская детская мифология в контексте фактов традиционной культуры и детской психологии», в которой говорится: «„Страшные рассказы”, подобно архаичным мифам, возникают из естественных потребностей ребенка, из необходимости преодолеть психическое и интеллектуальное противоречие. Все сказанное позволяет определить „страшные рассказы” и предшествующий им комплекс представлений о мире как современную детскую мифологию» [68] (курсив М. П. Чередниковой).
В последние годы существенно увеличилось количество публикаций детских страшных историй (до недавнего времени они исчислялись единицами). Это прежде всего тексты из составленного А. Ф. Белоусовым двухтомника «Школьный быт и фольклор», петрозаводского пособия- хрестоматии «Современный школьный фольклор» и собрания В. Ф. Шевченко, являющегося Приложением к книге М. П. Чередниковой. Опубликованным источником является и повесть Э. Успенского «Красная рука, Черная простыня, Зеленые пальцы», в основу которой положено более тысячи детских текстов-самозаписей. Однако преобладающее большинство текстов находится в архивах и личных коллекциях.
Оказавшиеся в моем распоряжении опубликованные и неопубликованные тексты детских страшных историй дали возможность сделать отбор и сформировать предлагаемый раздел антологии. Репрезентативность материала, записанного и собранного многими фольклористами в разных регионах страны в 1970 — 1990-е годы, география этого материала, его многовариантность позволили выявить сходство, повторяемость, стереотипию, которые проявляются в сюжетах, мотивах, персонажах, структуре, «общих местах», отдельных словесных блоках, «обрядности» жанра. Налицо уже не просто вариативность, лежащая в основе любой традиции, а тот ее уровень, который дает основание говорить о специфичности эпической традиции детей. Отражением этой специфичности, проявляемой в мифологической природе страшных историй детей, и является прилагаемый в конце Указатель типов и сюжетов-мотивов.
Главная характерная черта детских страшных историй, являющих собой рассказ с однотипными сюжетными коллизиями и развязкой, состоит в том, что те таинственные и необъяснимые события, которые в них происходят, есть результат действия сверхъестественных сил, предметов, вещей. Именно верой, «суеверными представлениями <...> о сверхъестественных существах и явлениях» определяются такие жанры несказочной прозы, как былички и бывальщины» [69]. Действие сверхъестественных сил называет непременным признаком «небольших повествований о разных происшествиях», относящихся к мифологической народной прозе, финский фольклорист Лаури Симонсуури [70].
В своем преобладающем большинстве сверхъестественные силы «страшилок» не просто вредоносны, но в 90% рассказов смертоносны. Если же удается избежать смерти, то она угрожает героям, висит в воздухе, неотвратимо преследует их. Детское сознание, а точнее элементарная детская любознательность обращены к одной из «метафизических» проблем, занимающих человечество с древнейших времен, — тайне смерти. По мнению В. Н. Топорова, детство является «зоной повышенной и открытой опасности», «зоной, находящейся под неусыпным вниманием смерти, когда всякая опасность несет угрозу жизни, неотменяемую возможность смерти» [71]. Обязательность смерти или ее угроза позволяют говорить о детских страшных историях не просто как рассказах о страшном, а как о рассказах о смерти, которая нередко наступает как «кара, наказание за неповиновение, нарушение запрета» [72].
Сверхъестественные силы, главные персонажи-демоны детских страшных историй, делятся на две группы. Первую группу, наиболее многочисленную, составляют неодушевленные вполне обычные предметы, вещи, явления окружающего ребенка мира: перчатка, пятно, занавески, платок, печенье, туфли, лента, кукла и т. д. Они двигаются, разговаривают, предупреждают, угрожают, душат, убивают. В основе такого поведения — «типично мифологическое» детское сознание, не знающее разнородности явления, не признающее логической иерархии и разделенности на признаки [73]. Способность к «наивному очеловечиванию», «всеобщей персонализации», являющаяся, по словам Е. М. Мелетинского, принадлежностью первобытного и «характерной чертой для детского мышления» [74], обуславливает то, что предметы и вещи обыденного опыта перестают быть просто предметами и вещами. Они перестают значить то, что они есть. Детское (как и первобытное) мышление «делает вещь стихией, зверем, героем. Вещь живет, говорит, движется» [75]. Происходит «веществование вещи», обретение ею символической функции, что «свидетельствует о ее вовлечении в сферу искусства» [76].
Называя близость, родственность (но не тождественность, не адекватность)
