Превратясь в прозрачный лед —
Открывая путь вперед.
Балтарец, могучий брат,
Хоть и был холодноват,
На прощание сурово
Вымолвил такое слово:
«Этот горный кряж огромен,
Ты до черных до хоромин
Скоро должен добрести,
Но, пастух, учти, в пути
Ждут тебя еще преграды.
Впереди лежит, бурлив,
Ледяной морской залив.
Там ревущие громады
Стервенеющих валов
Страшный приняли улов:
Столько растворили соли,
Что вовек не смогут боле
Ни застыть, ни замереть,
Будь же осторожен впредь —
Даже и на зло врагу
Я волну того залива,
Что безумна и гульлива,
Заморозить не могу!
Как пройти его, малыш?
Ты уж сам сообразишь!
Там живет всегда один
Сфармэ-Пятра, исполин,
Он стоит на берегу,
Изогнувшемся в дугу,
Непомерным жаром пышет,
Через ноздри шумно дышит,
Он рассорился с людьми.
Горстку холода возьми —
От меня гостинец малый:
Пригодится ведь, пожалуй».
И пастух пошел вперед
По стеклу замерзших вод,
Вдоль поверхности зеркальной,
По мосту из хрусталя.
Перед ним лежит земля,
Край бесплодный и печальный,
Где цветы без лепестков,
Стебли бурых трав сожженных
Разостлались меж кустов
И деревьев обнаженных.
И, вселяя в душу страх,
Порасселось на буграх
Коршунье, задравши к тучам
Клювы, что подобны крючьям.
В тучах пробуравив лаз,
Из-за дымных гор несмело
Выглянул бродячий глаз
Кэпкэуна — и тотчас
Над равниной свет погас,
Небо сразу почернело,
Воцарилась тьма и тишь,
Ничего не разглядишь!..
Но тогда чабан спокойный
Вынул флуер из мешка,
И возникли звуки дойны
Под руками пастушка.
Дойна крепла без предела,
С каждой трелью все звончей,
И на песню прилетела
В блеске радостных лучей
Дона — к молодому другу,
Солнцем озарив округу.
И, увидев этот свет,
Мальчик двинулся вперед.
Ведь пути другого нет,
Если мужество зовет!
Вид кругом — мороз по коже.
Вдоль кремнистых бездорожий
Поспешает пастушок:
Здесь ни тропок, ни дорог,
Только сморщенные кряжи,
Небеса, чернее сажи,
Холод, ветер ледяной —
И травинки ни одной,
Только снег да грубый щебень,
Да щербатый скальный гребень.
Лишь на самых дальних склонах,
Скудно светом озаренных,—
Видно: из-под низких туч
Ручейки сбегают с круч,
В миг, неведомо какой,
Вдруг становятся рекой
И цепочкой водопадов
Отметавшись и отпрядав,
Выйдя на простор долины,
В путь уходят — плавный, длинный.
Там зеленые леса,
Голубая полоса
Речки, ивы — слева, справа,—
Мчатся бревна лесосплава,
Может, зренье не в порядке?
Что за речки, что за кряж?
Впрочем, это все — мираж.
А с миражей — взятки гладки:
Лишь приблизишься — беда,
Все исчезнет без следа.
Андриеш подходит ближе —
Все исчезло: всюду там
Скопище бугров и ям,
Топкой грязи, смрадной жижи, —
Ни реки, ни струйки даже —
Уж какие тут пейзажи!
Знать, из парня выйдет толк!
Ведь его любовь и долг
Заставляют к цели, к свету
Топать сквозь трущобу эту!
Ох и тропы! Ох и схватки!
Этот путь — такой несладкий, —
Утомительный, некраткий
И до крайности негладкий —
Должен он к концу прийти!
…Не видать конца пути —
Хоть увидеть бы не худо.
Все же не видать покуда.
Как еще дороги лягут!..
Взрослым стал подпасок за год,
Хоть итог такой не плох —
Но… один чертополох
Да рубины волчьих ягод —
Это вся его награда,
А найти — то нужно стадо!
…Вот гора пред ним гранитная,
Мрачная и монолитная.
Андриеш не без труда
На гору полез — туда,
Где ни тропки, ни следа,
Ни орлиного гнезда —
Только скальная гряда!
Он скользит на косогоре,
Но назад — ни на вершок!
Зорко смотрит пастушок
И высматривает море.
Вдалеке, возле холма,
Будто расступилась тьма:
Виден холм второй, живой —
Он с ногами, с головой,
Подвывает он, топочет,
Горный кряж разрушить хочет.
Вот присмотрит на углу
Подходящую скалу,
И, рассудку вопреки,
Разломает на куски:
Уж как сможет — на два, на три.
Это — страшный Сфармэ-Пятра!
Ничего кругом не слышит,
Раскаленным паром дышит,
И вокруг него недаром
Снег кипит горячим паром,
Всё туманом пеленая,
Точно баня там парная.
Съехал Андриеш в долину,
Ободрав о камни спину.
Всё осколки да щебёнка —
Невеселая сторонка!
«Великан, сойди с пути
На прохожих не пыхти!» —
Крикнул Андриеш без страха.
Бросил великан с размаха
Камень и промолвил тяжко:
«Брысь отсюда, таракашка!»
И опять, в жару немалом,
Возвратился к черным скалам,
Вновь ломать их стал со злобой
И ретивостью особой.
Пастушонок же тогда
Понял: тут, видать, беда,
Спорь с колоссом иль не спорь
У него, как видно, хворь!
Озаботясь не на шутку,
Вынул из котомки дудку,
И туман долины знойной
Огласился чистой дойной!
Великан оторопел,
Бел от страха стал, как мел.
Вздрогнул — видно, не впервой
Слышит дойну, — и челом
Вдруг поник каменолом,
Словно человек живой!
Он не то чтоб зачарован,
Но к сраженью не готов он,
И, возможно, вероятно,
Великану песнь приятна.
Он ведь даже и без злости
Поломал бы парню кости:
Утихают боль и злость,
Коль в мученьях воет гость!
Взять бы этого нахала
(С остальными так бывало)
Оборвать за лапкой лапку,
Скомкать бы его, как тряпку,
На него дохнуть огнем,
На заблудшего придурка,—
То-то запечется шкурка
Славной корочкой на нем!
Отчего б не сделать так?
Медлит великан-чудак,
Он встревожен не на шутку,
Слушает пастушью дудку,
Не спешит обрушить месть,
Тих и благостен невесть
Отчего, скажи на милость,
Что с крушителем случилось?
Звонкой дудки волшебство
Укротило, знать, его!
Видно, о родимом доме
Брезжит память в камнеломе:
Песнь родимого села
Так же бы звучать могла!
На валун присел верзила.
Дойна в воздухе скользила, —
Великан притих, примолк:
Видно, в дойнах знает толк!
Рот раскрыл от изумленья,
Жаром дышит на каменья;
Раскаляясь добела,
Лавою течет скала, —
Бедный, видно, невиновен,
Что пыхтит, как сто жаровен,
Что живет, внутри храня
Клокотание огня!
Так недолго перегреться.
Андриеш поспешно — шасть!—
Взял гостинец Балтареца
И гиганту сунул в пасть
Тот гостинец превосходный —
Это воздух был холодный!
Ох, и ловок же пастух,
Словно в цирке иль в театре!
И огонь у Сфармэ-Пятры
Тут же в животе потух!
Безо всяких докторов
Тут же стал гигант здоров!
А пастух, на великана
Глянув, понял: как ни странно,
Он, конечно, несуразен,
Но совсем не безобразен!
И промолвил он: «Привет!
Жалоб, я надеюсь, нет?
В холодке тебе не плохо?»
«Кто ты, странник, кто ты, кроха?»
«Я не жулик и не плут,
Андриеш меня зовут,
Не пыхти-ка ты со зла,
