— «дружыночке хороброй», «князям да боярам», «руским могучим богатырям».
Нет, былина бросает не обязательно свет, но и сумраки на завсегдатаев пира. Показательно, что в миг заминки голос-ответ приходит оттуда, откуда его не ждут: «и-за того и-за стола и-за окольного» поднимается-«выставаёт» неведомый интриган Вичя сын Лазурьевиць. С поклоном Владимиру «до сырой земли» он предваряет свою речь страхующей просьбой — чтобы князь не изволил «за ето слово» казнить, «повесити». Стандартная просьба на сей раз подразумевает как бы признание самого Вичи, что его слово заслуживает или отповеди или сурового наказания.
В молчании двора объявлено, что надобная Владимиру красавица есть: это «молода жена» Данилы Игнатьевича. И когда Владимир восклицает: «Как де можно у жива мужа жона отнеть?» — Вичя слышит в этом не смущение князя-государя, но вопрос: «Как же (бы) это сделать?» И Вичя обнародует известную ему «технологию» отнятия жены у мужа — предлагает задать Даниле неразрешимую задачу: заслать его на Буян-остров, велеть поймать без раночки «без кровавое» и привезти живьём в Киев лютое «зверищо-кабанишшо».
Не возразив ни словом, ни жестом, Владимир тут же посылает слуг звать Данилу на «почестный» пир, а в пиру без промедления сам объявляет Даниле подсказанную Вичей, а ныне назначаемую уже по его княжьей воле «служобку».
Данилу Игнатьевича спасает верная жена Настасья Викулисьна, прозревающая-предвидящая до мелочей коварные подвохи «сукина сына» Вичи Лазурьевича. Она предстает не только красавицей, но и «умом свёршной» (мудрой) женщиной. Ко двору князя Владимира Настасья все-таки приезжает, но только вместе с благополучно избавленным ею от гибели, изловившим страшного зверя супругом.
Тут-то, в финале былины, наконец, слышится голос и трёх авторитетных богатырей киевского двора — старого казака Ильи Муромца, молодых Добрынюшки Никитича и Олёшеньки Поповича. Они заедино требовательно советуют Владимиру
«Отвести етого Вицю да во цисто полё,
Придать ему ноньце да скору смерть».
Круг замыкается. Счастливое разрешение драматичной коллизии — действие закона высшей Правды, на которую уповали слагатели былин.
Но двор князя Владимира предстал в сей былине и, как показывают многочисленные записи Григорьева, предстаёт вообще в нашем эпосе не только магнитом для защитников страны — богатырей, съезжающихся к нему со всей Руси в жажде патриотического подвига. Двор — не только хранитель государственного разума, ставящего перед богатырями трудные, но необходимые задания. Это и центр интриг, источник авантюр, кривосуда, обид. Киев государя Владимира, с его князьями-боярами и дружинниками-нахлебниками, встречает неверием рассказ Сухматия о ратной его победе. Правительственный Киев не верит Илье Муромцу, одолевшему Соловья-разбойника; отправляет того же Илью Муромца по лживому доносу в земляную тюрьму; готов войти в сговор с царем Баканишшем, осадившим стольный город, дать на расправу врагу защитника державы Василия-пьяницу; в лице сластолюбивой государыни-княгини Опраксеи обвиняет святого богатыря-паломника Михайлу Михайловича в воровстве...
Есть Киев верхов и есть Киев героев-богатырей. Благодаря народному потенциалу своего богатырства Русь копит мощь, способна к самозащите, к достижению целей, освященных идеалами православия. Она живет во Вселенной, в международных контактах, связях, противостояниях как крупная средневековая держава.
Материалы Собрания былин А. Д. Григорьева дают возможность бесконечного углубления в древнерусский героический мир, в идеалы, этику и эстетику отечественной народной культуры, погружают в роскошь сокровенного русского слова, который волшебно переливается на страницах «Архангельских былин и исторических песен».
В этой связи достоин быть упомянут забытый эпизод, связанный с «Махонькой» — наследницей скоморошьего искусства Марией Дмитриевной Кривополеновой, открытой Григорьевым. В 1915 году Кривополенова выступала в Политехническом музее перед московской интеллигенцией, среди которой был поэт Борис Пастернак. Впечатление от выступления осталось в памяти писателя неизгладимым. Спустя 14 лет, он с восхищением писал организатору давнего вечера — артистке и собирательнице северного фольклора О. Э. Озаровской, как в первый год мировой войны услышал «голос, помнящий Грозного», как пережил «чудесный случай» «столкновенья с искусством в его цельной неожиданности», называя вечер «одной из тех редких встреч», когда человека «волнует вся <...> неуловимая основа» властного над сердцем искусства, «вся ускользающая коренная его целостность, составляющая его секрет...»
Факт этот знаменателен, ибо в нем отразилось воздействие архаической народной словесности на современного интеллектуала, воспитавшегося в мире, далеком от северной песни. Но это были минуты высокого общения с высокой, единственной в своем существе культурой.
Былинные книги Григорьева, хранящие эту культуру, воистину заслуживают того, чтобы быть вечными спутниками нашей жизни.
Александр Горелов
Понятие слово «старина» и объем его. — Различие посещенных мною местностей по силе былинной традиции, по разрядам и числу сюжетов и по деталям. — Скоморошьи старины и скоморохи. — Раскольничье влияние. — Причины сохранения старин. — Места, где можно еще записать старины. Способ записи. — Невыдержанность у певцов размера и языка старин, моя передача звуков и совершенствование ее; приготовление к печати текстов (расстановка знаков препинания и правописание некоторых форм и слов). — Выбор фонографа, изучение его, запись на нем напевов, перевод записанных на нем напевов на ноты. — Печатание текстов и напевов. Значение собранных текстов и напевов. — План издания. Карты и важнейшие книги по истории и этнографии Архангельской губернии. Заключение.
Издаваемые теперь былины и исторические песни я собрал во время своих трех поездок по Архангельской губернии летом 1899, 1900 и 1901 годов. Сведения о каждой поездке, о посещенных во время каждой поездки местностях и о былинной традиции в них читатели найдут в статьях, предшествующих материалу каждой такой поездки [1]. В этом же предисловии я думаю с одной стороны поделиться своими наблюдениями общего характера, сделанными мною при собирании былин и исторических песен, а с другой дать общие сведения о записывании и печатании собранных мною текстов и напевов.
В народе былины обыкновенно называются не былинами, а старина́ми или ста́ринами (последнее на р. Пинеге). Но понятие старина далеко не то, что понятие былина: оно гораздо шире. Именно, в понятие старина входят былины богатырского характера, былины-фабльо, былины-новеллы, некоторые близкие к былинам духовные стихи [2], а также большая часть древних исторических песен. Поэтому старинами называют песни о разных богатырях, о новгородских удальцах, о князьях Михайле и Дмитрии, об Иване Грозном и его сыне, о Кострюке, но так мне не называли песен о Стеньке Разине, Платове, Платове и Кутузове, о нашествии французов в 1812 году, о Петре I (напр.: «Петр I на молебне в Благовещенском соборе», «Жалоба солдат Петру I на князя Долгорукого»).
Посещенные мною 4 местности Архангельской губернии, по силе былинной традиции в них,
