стукнет в голову — я же давным-давно умираю от голода. Сама не замечаю, что говорю вслух. Пайпер, не поднимая головы, отзывается, я тоже. Нет, дорогая, ты сама себя голодом не морила и, надеюсь, никогда не будешь.
Доедаем грибы, моем в речке миску, на десерт подъедаем ежевику с остатками клубничного джема, снова моем миску и кипятим на костре воду. И теперь сидим, потягиваем кипяток и делаем вид, что пьем чай. И так целый час — до чего же приятно живот тепленьким набить.
Тушим огонь и отправляемся спать.
Через пару часов просыпаюсь и вижу — Пайпер сидит рядом со мной, сна ни в одном глазу, лицо застыло от ужаса. Тоже сажусь, но ничего не вижу и не слышу. Я говорю, что, что случилось? И тут Пайпер начинает орать как резаная, я ее чуть не придушила, чтоб заткнулась, — испугалась, вдруг кто-нибудь услышит.
А она руками и ногами молотит, как в припадке, чуть мне в лицо не вцепляется. Может, грибами отравилась? А она кричит, НЕТ! Мне кричит? Не похоже, она смотрит прямо на меня, но как будто не видит. Я ей рот зажимаю, а она орет, ХВАТИТ, ХВАТИТ! И я так стараюсь ее успокоить, что не сразу обращаю внимание на барабанный бой у меня в голове. Сначала тихонько, потом все громче и громче. Я верчу головой как сумасшедшая — откуда этот шум? Но вокруг все тихо и пусто — только лес да ночь.
Постепенно начинаю что-то разбирать в пульсирующем шуме, словно запись пустили на неправильной скорости, все квакают, говорят, как персонажи мультиков про пришельцев. Слышу отдельные голоса, люди кричат и плачут — громко, отчаянно. Так ужасно, что я затыкаю уши и умоляю, ХВАТИТ, ХВАТИТ, ХВАТИТ!
Пайпер уже не орет, просто лежит, скрючившись на земле, глаза крепко-крепко зажмурила, уши руками заткнула. Она в таком ужасе, что я, забыв про все, бросаюсь к ней на помощь. Но она пихается и толкается, приходится отступить. Чтобы успокоиться, она начинает раскачиваться взад-вперед, как свихнувшиеся от одиночества детишки в сиротском приюте.
А у меня в голове крики и шум все громче и громче, ничем их не заглушить. Начинаю тихонько подвывать на одной ноте. Постепенно крики слабеют, шум стихает. Все кругом молчит. И тут меня выворачивает наизнанку.
Пайпер открывает глаза, она стоит на коленках и испуганно, словно загнанный в угол зверек, смотрит на меня. И говорит, мы должны им помочь!
Тут уж я не выдерживаю. Кому помочь? Это нам нужна помощь, это мы помрем в лесу с твоих грибочков. Но Пайпер не отвечает и все повторяет, мы должны им помочь, мы должны им помочь, снова и снова, словно заезженная пластинка.
Луны нет совсем, идти невозможно, слишком темно, даже тропинки не видно. Пайпер рвется бежать, но даже она понимает, пока не рассветет, дергаться бесполезно.
Мы пытаемся заснуть, но где там. Сидим, дрожим — ночь холодная, ждем, пока рассветет, чтобы дальше идти. А потом пускаемся в путь и идем, идем, и так до темноты. Валимся без сил, даже палатку не натягиваем, просто кидаем одеяла на землю. Камни впиваются в бока, жуки донимают, а Пайпер то затихнет, то вскочит и трясется. А когда наконец небо начинает светлеть, мы, как летучие мыши, засыпаем мертвым сном.
Просыпаемся через пару часов, мокрые от пота. Страшно. И снова в путь, на полной скорости, сколько сил есть — а их с голодухи и усталости совсем мало. Бредем в полном отчаянии, тут уж не до разговоров.
Про то, что было ночью после грибов, — ни слова.
К реке вышли два дня назад. Еще день в том же темпе — и мы в Кингли.
Стараюсь не думать о том, что нас ждет.
Главное, не давать воли воображению. А то, неровен час, обратно повернешь.
Тропинка сливается с извилистой мощеной дорогой, узкой, двум машинам не разминуться. Дорога уходит круто вниз, высокие холмы по обеим сторонам поросли колючим кустарником, идешь, словно по дну глубокой траншеи, накрытой сверху серой крышкой — небом.
Из кустов выпархивают птички, чирикают, попискивают. Удивляются, что мы тут делаем, — похоже, мир окончательно одичал и никого, кроме птиц, тут давно уже не было. Нам совершенно не нравится эта дорога — слишком открытая. Если кто-то проедет, спрятаться некуда, карабкаться на высокий склон — сомнительное удовольствие. Тревожно, конечно, но в глубине души все равно приятно, что мы ДОКУДА-ТО почти добрались.
Сверяюсь с картой, еще миля, и Кингли. Но если навстречу не попадется вежливый полицейский или дружелюбная молочница, как мы узнаем, куда сворачивать к ферме «Гейтсхед»?
Проходим еще четверть мили и натыкаемся на дюжину пустых домов с заколоченными окнами. На дороге указатель на Кингли, Хоптон и Аслит. Продолжаем шагать вперед — что делать, остается надеяться на лучшее. И тут — бывает же такая удача — на следующем повороте деревянный столб с полустертой надписью. Гейтсхедская аллея. Мы с Пайпер только что бегом не припустились.
Даже думать не хочется о том, что будет, когда мы доберемся до фермы. Стараюсь успокоиться, но куда там. Надежду не унять. Сердце колотится в груди, да и Пайпер раскраснелась не на шутку.
Еще полмили. Вдруг это неправильная дорога? Все равно идем — что еще остается. Вот наконец указатель, ворота и пара здоровенных машин вроде молотилок — похоже, их бросили прямо посреди работы. Тут мои надежды окончательно рушатся, меня охватывают мрачные предчувствия. Проходим в ворота — ох, не нравится мне все это.
С дороги пока особо ничего не разглядишь, только над фермой кружатся тучи птиц. Мы продвигаемся с осторожностью, пока не доходим до поворота. Видим огромный амбар. Вокруг ни живой души. Как же мне хочется сделать отсюда ноги. Чтобы сообразить, почему тут столько птиц, вундеркиндом быть не обязательно.
Я уже не раз воображала, что буду делать, если ферму захватили Враги и держат Айзека, Эдмунда и всех остальных в плену. Только бы были живы. О самом плохом думать нельзя. Целую неделю топать, да на таком голодном пайке, как у нас, да с такими жуткими мыслями, — это же вообще свихнуться можно.
Но выбирать новости по вкусу не всегда получается.
На минуту представьте себя на нашем месте. Вокруг ни души, тоскливый серый сентябрьский денек. Где животные, где люди, где бурлящая трудовая жизнь? Ничего подобного, ни следа людей. Зловещая тишина. Все замерло, только миллионы ворон следят за нами с земли, а
