Элина Быстрицкая - Звезды на небе

© Э. А. Быстрицкая, 2017

© С. А. Шегельман, предисловие, 2017

© РИА Новости, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

Общее место неглубокой философии – все мы родом из детства. Или из войны. Или из любви? Нам кажется, что мы выбираем для себя по себе. Но кому в нашем поколении досталось детство без войны? И кому судьбой начертано разминуться на всю жизнь с любовью? Так не бывает. А значит, мы только выбираем акцент, отправную точку начала пути. Где сказано, что это точка? Во всех случаях – конгломерат, плотный сплав всех доминант жизненных обстоятельств на конкретный момент. Потому у каждого из нас – будь он родом просто из детства, или из взрослого опыта военного, а потому всегда драматического детства, или из благополучного мирного и теплого семейного быта, – бывают в жизни моменты лирики, самозабвенной любви, восторга творчества или моменты отчаяния, гнева, обиды. Весь вопрос – чего больше, что преобладает. Тут уже вступают в права биография и характер – не только самого человека, но его семьи, его страны, его мира.

Моя Элина. Знаю Элину Авраамовну Быстрицкую сколько живу. Помню, какой она была, когда еще не стала великой актрисой, общественным деятелем, носителем многих почетных и уважаемых регалий и званий, и думаю, что правильно понимаю и чувствую, а потому и могу оценить ее мотивы и поступки. За долгую жизнь набралось бессчетное множество интервью, рецензий, отзывов в самых разных изданиях. В большинстве – о железном характере, стальной воле и кремневой целеустремленности. В стиле «гвозди бы делать из этих людей». Не надо гвозди. Надо просто понять. Убрать за скобки мелочи. Кто, когда и как обидел, кто, где и почему не так понял… Остается то, что остается и после нас. Особо значительное. Все прочее несущественно.

Росла девочка в благополучном доме. Мама, папа, любящая бабушка, школа, подружки, игры в доктора или в Чапая. Самодельная сцена на лестничной площадке, занавес – бабушкина юбка, зрители – соседи, артисты – дети, дружная компания. И на все это обрушилась война, смела ту жизнь в момент. Детство кончилось в тринадцать лет. Дальше – кровь, смерть, голод. И такой характерный для того времени порыв стать в строй, подставить руки, не остаться в стороне. Четыре года беды – это всегда много. В тринадцать – это четверть всей прожитой жизни. То есть характер складывается из этих лет, из этих бед. И побед. Чтобы жить, надо побеждать. По-другому – поражение. И еще – надо отвечать за все. Головой. Не меньше. Такова исходная позиция. Таково мировосприятие, тесно сплетенное с мироощущением – той данностью, что определяется генами, воспитанием. Таков ракурс видения жизни. Таково отношение к себе и своему месту в ней. К корням. К себе и своему месту в жизни…

Никогда жизнь не бывает одноцветной, даже в беспросветности военных будней были свои отдушины. Этакое хорошее через плохое. Непредсказуемые дороги войны привели нас в город Актюбинск. Благо, ненадолго. В домике, где мы поселились, полы были глинобитные. Сегодня мало кто знает, что это такое. А это на самом деле земляной пол, который вместо мытья надо промазывать свежезамешенным составом из воды, жирной глины и коровьих лепешек. Вы спросите, зачем навоз? Так глины столько не наберешься, где ее брать в солончаках, там даже колодезная вода густосоленая. Процедура как бы несложная: все компоненты в деревянной бадье смешать с этой самой соленой водой и тщательно ногами вымесить, а потом, стоя, естественно, в той самой позе, которая в интеллигентном варианте называется «на карачках», очень ровно и гладко размазать полученную «мастику» по всему полу, не оставляя огрехов или толщин, и потом не входить, пока не высохнет. Вощение паркета по сравнению с этой процедурой – просто фитнес-шоу. В комнате, где мы жили, эта работа ложилась на плечи моей сестры. Сначала надо было пойти в степь, набрать этих свежих коровьих лепешек для пола и заодно сухих кизяков на растопку, а уж потом выполнять все вышеописанное. Дом стоял на окраине, за ним – капустное поле, уже без капусты (а темнозеленые крайние капустные листья, если находили, мы в этой самой соленой воде варили и ели), а дальше – степь. И моя бесстрашная сестра ходила туда одна, только хозяйскую собаку брала с собой. Сегодня, начитавшись Сабанеева, я твердо знаю, что это был пойнтер. А тогда и слова-то такого, наверное, не слыхала. Просто была большая и добрая шоколадного цвета собака по кличке Букет.

В один из таких степных походов сестричка моя то ли спрыгнула, то ли свалилась в довольно глубокую яму. Выбраться из нее долго не могла, а Букет метался вверху, лаял, скулил, хотел помочь, да не знал, как. Уже и смеркаться стало, а в степи ночью еще страшнее, чем днем: шакалы. После множества безуспешных попыток ухватиться за торчащие из краев ямы корни и стебли Элина сообразила – сняла свой солдатский ремень, бросила конец с пряжкой Букету, и пес, упершись всеми четырьмя лапами в землю, вытащил сестру наверх. Многие собаки верно служили людям и совершали героические подвиги. Я чту Букета больше, чем других.

А вернувшись, сестричка моя занялась наведением чистоты с помощью коровьих лепешек. Это ей тогда еще пятнадцати лет не было.

Странно, мы много лет с нею не вспоминали эту историю. Но любовь к собакам она несет через всю жизнь, моя прославленная и великая и самая любимая и дорогая старшая сестра. У меня навсегда осталось чувство вины, что не помогала ей с этим самым навозом, что ленилась растопить печку, сидя дома (это уже попозже, когда мы вернулись домой и я пошла в школу), что съела целый чугунок каши, сваренной на троих, не со зла и не от жадности, а просто по незнанию и с голодухи. Это все – про теперь, когда мы взрослые, чтоб не сказать более точно. А тогда было единственное желание – остаться в живых после тихого ужаса глубокого тыла.

Сегодня я слушаю, как ее теплый голос распевно произносит знакомые с детства строки пушкинских сказок, плоть от плоти народных, завораживает миром фантазии, небыли. Слушаю и вспоминаю давнее, детское, еще никак с театром не связанное:

восхищенно читает мне Элина, и в комнате воочию появляется этот янтарный блеск, даже как бы вспыхивают блики огня на ее лице, слышен явственно треск веселого пламени, и кажется, даже воздух наполняется запахом горящих поленьев и теплом очага, хотя об этом у классика – ни слова. Эта вера в сказку, в чудо, в волшебство и умение заразить ими окружающих остались у нее на всю жизнь. В те давние уже времена слово энергетика могло относиться, например, к ДнепроГЭСу – это, если кто помнит, такая электростанция, – но разве это не та самая мощная энергетика, без которой нечего делать на театральных подмостках, да и вообще в творчестве?! А ведь Элина тогда была совсем еще девочкой, ученицей. Значит, жизненное предназначение заложено изначально? Но тогда почему так сложен путь к его осуществлению? Может быть, это и есть дорога к храму? Она тем круче, чем выше вознесен в собственном сердце храм. И тем сложнее, чем жестче жизненные обстоятельства. В данном случае – это война.

раздумчиво спрашивает Элина знакомыми словами Константина Симонова, и вспоминаются дороги войны, горящие хлеба вдоль тракта, разрывы бомб у железнодорожной колеи, бегущие по ней от бомбежки до бомбежки санитарные поезда и наш быт в них. Голод. Голос Левитана – суровый или торжествующий, с нотками скорби или ликования. Люди. Разные – те, кто спасал, и те, кто нес беду. И работа. Взрослая, обязательная, ответственная работа рядом с кровью и смертью ради грядущей победы. Все это Элина прошла по возрасту ребенком, по своему отношению – взрослым человеком, зрелой личностью, развернутой навстречу жизни.

Уже в послевоенное время, где-то в начале семидесятых, появился в нашем доме немолодой и нездоровый человек. Звали его Костя Машинин, я сама его совсем не помнила, но помнили мама и Элина. Он приехал к нам на несколько дней погостить из Ленинграда. Оказалось, что в годы войны моя сестричка спасла ему жизнь. Как? Донором она была, после своей госпитальной смены кровь сдавала для раненых. И Костя не единственный, кто обязан ей жизнью. Просто другие в гости не приезжали. А ведь мы никогда не говорили об этом. Как будто это не подвиг, а так, течение времени.

Эту черту характера – идти навстречу всему, что несет жизнь, брать на себя всю полноту противостояния – она сохраняет по сей день. Потому стихи о войне воспринимает всем сердцем – не только их звучание и стройность формы, но и сюжетное наполнение, философию времени, последующее переосмысление своих действий и поступков окружающих. И она читает эти стихи так, будто написала их сама, на разрыв сердца, в унисон с автором. Потому что помнит цену тихой минуты, боль утраты, радость обретения, невозможный всплеск жизни среди немыслимой тлетворности войны. Ту самую открытость сердец, сегодня более редкую, чем в те трудные времена. Иным это понимание дается опытом целой жизни. Ей – быстролетными годами отрочества, когда максимализм – естественное состояние души. Наверное, поэтому способность к стратегическому отступлению не значится в ряду ее достоинств. В быту, конечно, бывает по-разному, но в творчестве Элина Авраамовна Быстрицкая – образец бескомпромиссности, целеустремленности, убежденности. В разные периоды жизни она доказала это в самых разных сферах своей деятельности. И когда вполне деятельно проявила себя как президент Федерации художественной гимнастики СССР, и в федерации любимого своего бильярда, и в общественной комиссии по патриотическому воспитанию – была такая комиссия, когда патриотизм не считался ругательством. Сегодня о комиссии мало кто помнит, но воспитательный порыв остался и реализуется вполне конкретно. Потому что дать послушать безбашенным подросткам нашего безбашенного времени отодвинутую триллерами-блокбастерами классику, например сказки-баллады, на которых взращиваются люди со здоровой психикой, – это уже миссия, и она взяла эту благородную миссию на себя.