Стирается в памяти прошлое, умирают участники прошлых происшествий и событий... Поэтому я хочу рассказать о том, как переводили и издавали в СССР, в самиздате “Экзодус” - книгу Леона Юриса, которая сыграла столь большую роль в алие евреев СССР.
В 1963 году я находился в заключении в лагере 07 в Потьме. Там мы и получили через латышей книгу “Экзодус” на английском языке. Когда я прочел эту книгу, то был в таком восторженном состоянии, что собрал друзей-евреев и сказал: “Если хотите, я буду вам переводить это постранично, а вы будете слушать”. Все, конечно, согласились. Мы начали этот перевод, устный перевод, но через несколько дней всем стало ясно, что из этого ничего не получается, потому что люди были заняты на работе в разных сменах, их свободное время не совпадало с моей работой на заводе. И поэтому кто-то слышал, кто-то не слышал очередной перевод - и были претензии: “А я не слышал, давай повтори”. В конце концов, кто-то сказал: “Слушай, прекрати это, давай пиши, пиши это просто как перевод”. И я решился. Мне оставалось до освобождения, до выхода на ссылку 3 или 4 месяца. Я подумал, что срок этот достаточен, и начал работу над переводом.
Работа эта была, как вы понимаете, достаточно опасна: за перевод такой книги, тем более в лагере - можно было получить следующие 10-15 лет тюрьмы. Поэтому я попросил о помощи двух моих друзей - Золю Каца, ныне покойного, и Сашу Гузмана,(скончался уже после смерти автора, в 2002 г.-прим. ред.) который, слава Б-гу, тоже уже выехал из России. Они организовали охрану в то время, когда я сидел за переводом. Как правило, я забирался на верхние нары, в уголок барака и работал над книгой, а ребята ходили по проходу в бараке и снаружи, чтобы следить за надзорсоставом. Если приближались надзиратель или офицер, то меня предупреждали, я прекращал перевод и брал в руки что-нибудь безобидное.
Так я и работал каждый день и каждый вечер. Перевод начал быстро продвигаться вперед. Из моих рук листочки с переводом забирал Золя Кац и читал, потом он передавал их Саше, потом это шло по кругу среди наших евреев, а их там было человек двадцать, наверно, и все с восторгом читали эти странички. Я помню, как подошел ко мне однажды Феликс Красавин, один из наших евреев, сидевших в этом же лагере, и сказал: “Ты знаешь, эта книга сделала меня евреем”. Когда я такое слышал, то это, конечно, давало мне силы после рабочего дня сидеть за этим переводом, несмотря на то, что риск ареста и нового тюремного срока был достаточно велик.
Перевод я закончил примерно за два месяца. Он уместился примерно в 12 или 14 (я уже точно не помню) толстых тетрадях. То есть к моменту окончания перевода это был такой “груз”, который прятать было очень тяжело. Одновременно с переводом я искал контакты по переброске этих тетрадей через вахту на свободу, потому что в лагере им цена была небольшая, а вот на свободе это нужно было евреям. Но, как назло, ничего не попадалось. А тут приближалось 1-ое Мая. В Советском Союзе это праздничный день, а в любой праздничный день в лагере устраивают самые отчаянные “шмоны”, т.е. обыски. Спрятать 12-14 тетрадей и эту книгу было практически невозможно, потому что накануне 1 мая и 7 ноября “шмон” представляет собой сложнейшую процедуру, когда ничего нельзя утаить.
Делают этот “шмон” так: в зону входят человек 500 солдат и офицеров, выстраиваются в цепочку, у каждого в руках стальной прут-щуп, и они проходят через всю зону, прощупывая этим стержнем землю через каждые 3-5 см. Если земля разрыта, то щуп немедленно находит это место, и тут же солдаты прокапывают это место лопатой. Таким образом, в землю прятать что-нибудь бессмысленно. Потом они начинают ломать завалинки у бараков, нижние части стен, вскрывать крыши, взламывать чердаки. В это время все заключенные должны находиться в бараке. Закончив это прощупывание и разламывание, заключенным объявляют: “Всем находиться в бараках!” Туда входят солдаты и офицеры и начинают личный обыск заключенных: раздевают догола, по одной перебрасывают твои вещи к двери, и когда ты оказываешься совсем голым, все твои вещи прощупывают, а затем разрешают пройти к дверям, там одеться и выйти на улицу. Теперь и зона проверена, и люди обысканы. После этого охранники буквально начинают ломать все в бараках. Тумбочки и нары - прощупывают, просматривают, ломают. А когда заканчивают обыск постелей и нар, то они уходят проверять чемоданы заключенных, хранимые в каптерке, а мы остаемся для ремонта зоны. Итак, прятать в зоне что-либо бессмысленно.
Проведя много времени в раздумьях о том, как спрятать эти тетради, я все же нашел выход. Я решил к своему одеялу подшить с двух сторон по низу карманы из легкой ткани, а когда начнется обыск, окунуть это одеяло в воду, повесить его открыто посреди зоны около барака на веревку, и в карманы положить эти тетради, обернутые в целлофановые обложки. Когда вода оттянет эти карманы и одеяло, то увидеть там, очевидно, ничего не удастся. Да и вряд ли кто-то обратит внимание на мокрое одеяло. Мы попробовали это и увидели, что метод, безусловно, хорош, а то, что он новый, дает надежду на успех. Мы приготовили карманы, нашили их на одеяло, поставили около моей койки ведро с водой, чтобы все проделать мгновенно, и держали эти тетради спрятанными под матрацем на тот случай, когда их можно будет перенести в “карманное” одеяло.
Я продолжал поиск, через кого перебросить на свободу тетради, но ничего не удавалось. К одному еврею, правда, приехала мать, и я попросил его на свидании отдать их ей, но он побоялся... Утром 30 апреля начался “шмон”. Мы с Золей и Сашей быстро окунули одеяло в воду, разложили тетради, повесили одеяло на веревку перед моими окнами в бараке, и в этот момент радио прокричало: “Всем заключенным немедленно войти в бараки, никому не оставаться на улице”. Мы ушли в барак. Надзиратели и офицеры прощупали зону, потом переломали завалинки, чердаки и крыши и, наконец, вошли к нам в барак. В бараке процедура обыска прошла благополучно, потому что ни у кого ничего не было - и мы очутились на улице. Во дворе мы стояли с Сашей и Золей и смотрели, как висит наше одеяло, а никто из надзирателей даже и не думает к нему подойти. Мы, конечно, были очень рады успеху, и, когда закончился обыск, радостно вошли в барак. Предварительно, конечно, мы сняли одеяло, вынули тетради, одеяло повесили обратно, и с тетрадями вернулись к моим нарам. И вот тут произошло то, за что я себя до сих пор виню... Дело в том, что кое-кто из моих друзей-евреев не раз говорили: “Ты затеял очень опасное дело, ты играешь с огнем. Мало того, что ты сам получишь 10 лет “по новой”, если тебя арестуют. Но ведь власти сделают из этого большое массовое дело - “еврейский заговор”. Ты рискуешь не только собой, но и нами. Поэтому прекрати перевод и сожги сделанное”.
