Шарж В. Мочалова
В своем большинстве рассказы, включенные в эту мою крокодильскую книжечку, основаны на подлинных эпизодах из прожитой мною долгой жизни.
Они, увы, не обладают шутливой крокодильской оснасткой.
Но зато в них нет ни грана неправды, а по-моему, когда ты пишешь о своих встречах с такими людьми, о которых пишу я, привирать и что-то придумывать не надо.
Рисунки М. Вайсборда
Мне могут сказать, что этот мой рассказ написан на старую тему.
Я принимаю этот читательский упрек. Больше, я даже готов назвать его тему избитой. Но что же делать? Мы бьем, бьем из наших сатирических пушечек по общественному пороку, о котором пишу, а он все не исчезает из нашей общественной жизни.
Выход у нас один - продолжать бить!
Итак, "Златоустом" Ивана Семеновича Федулина прозвали сослуживцы за его поразительное умение произносить речи (и речушки) на собраниях и совещаниях по любому животрепещущему поводу.
Потом, когда речь была уже произнесена, а Иван Семенович, солидный, очень серьезный, уже сидел на своем месте (обычно во втором ряду), слушатели понимали, что речь эта была "ни о чем", что Федулин повторил лишь то, о чем уже писали в газетах, не отступая от витавшего в воздухе набора слов и фраз ни на шаг.
Но и, с другой стороны, осудить его было не за что: набор-то был точным и объемным. К чему тут придерешься?!.
Но послушайте, что с ним произошло на последнем собрании, посвященном теме перестройки.
Выступил один оратор, другой, третий. Они говорили о конкретных, реальных задачах - применительно к нашему учреждению, связанных с тем, что мы стали называть перестройкой. Речи их находили свой отклик в аудитории, каждый оратор имел успех - один побольше, другой поменьше. А Иван Семенович сидел у себя во втором ряду, как всегда, значительный и солидный, но несколько удивленный тем, что председатель собрания не дает ему слова.
После шестого оратора он не выдержал, поднялся и громко сказал:
- Я послал в президиум записку с просьбой дать мне слово в самом начале собрания. Когда же я его, наконец, получу?!
Председатель ответил:
- Записку вашу я получил. Но вот тут поступило предложение прекратить прения. Я его проголосую. Кто за то, чтобы прекратить?
Взметнулся лес рук.
Председатель объявил, что собрание закрыто и что сейчас главное - работать, работать и работать. Сегодня лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня.
...Иван Семенович остановил председателя, когда тот уже собирался уйти со сцены, и сказал ему, что удивлен и "не скрою, обижен" тем, что не получил слова.
Председатель сказал:
- Понимаешь, Иван Семенович, сегодня у нас на собрании был товарищ из райкома... начальство! Я подумал, как бы он не записал тебя, извини уж меня по старой дружбе, в болтуны. Потому что я-то знаю, что ничего, кроме того, что все знают, ты о перестройке не сказал бы!..
Иван Семенович надулся, но лишь на мгновение. А потом сказал, не скрывая своей обиды, но уже не столь острой:
- Эх ты! А еще друг-приятель. Прислал бы заранее мне записочку, чтобы я выступил с речью против болтунов и пустой болтовни по поводу перестройки. Я бы такую закатил речушку... Ну, ладно, в следующий раз слово мне дашь!
"Смешной человек" и мы – пижоны
Я начал свою сатирическую карьеру в ранней молодости, когда, живя на юге страны в хорошем областном городе, стал регулярно публиковать в местной газете свои фельетоны, написанные, как правило, в сюжетной форме.
Но вот вспоминательная "волна" подняла со дна пережитого еще один жизненный эпизод...
Итак, речь пойдет о "смешном человеке". Что это за человек?
Звали его Виктор Николаевич (фамилию я опускаю), он был профессором - преподавателем анатомии в областном медицинском институте.
Представьте себе довольно высокого худощавого мужчину лет сорока пяти, с неизменной доброжелательной улыбкой на лице, с седеющими кудрями, ровно обрамляющими идеально круглую и идеально лысую голову. Летом эту голову прикрывала от зноя полотняная шляпа, зимой - от ветра - меховая шапка. Весной и осенью Виктор Николаевич носил плащ-крылатку - старинное мужское одеяние крыловско-пушкинских времен.
Он был большим добряком, студенты над ним посмеивались, но любили: Виктор Николаевич никогда никого не резал на экзаменах, а выводил неучу спасительную троечку, говоря при этом всякий раз одно и то же анекдотическое:
- Я верю, что вы это знаете, но почему-то от меня скрываете... Стесняетесь? В следующий раз, пожалуйста, не стесняйтесь!..
Его жена Елена Давидовна была моложе своего мужа лет на шесть-семь. Брюнетка с темно-зелеными глазами, маленькая, вся какая-то уютная и очень хорошенькая, она принадлежала к типу женщин-кошечек. Она тоже имела высшее медицинское образование, но врачом не стала, а занималась, как могла и как умела, домашним хозяйством.
В небольшом (сравнительно) городе, где все красивые женщины и их романы были взяты у нас, у местных "пижонов", на строгий учет, Елена Давидовна занимала особое место. Романов за ней не числилось, а ее отношения с мужем - это все знали! — были более чем прохладные. Мне остается только признаться, что я пытался стать героем ее романа, но потерпел неудачу.
И вдруг Виктор Николаевич, наш милый анатом... сам завел роман с женой одного адвоката - пустой и легкомысленной женщиной Евой Сергеевной М.! За ней - по нашему пижонскому счету - числились не романы, а мелкие, пошлые интрижки, до которых любвеобильная Ева была большой охотницей. В ее-то сети и угодил Виктор Николаевич.
Тогда (да и сейчас тоже) летом на город часто обрушивались внезапные катастрофические ливни. Однажды такой ливень на несколько часов парализовал всю городскую жизнь: трамваи и автобусы не шли, по мостовой и тротуарам шумно мчались буйные, пенистые реки, небо грохотало, молнии то и дело перечеркивали его своими совершенно сумасшедшими зигзагами. И надо же было так случиться, что как раз на это время у нашего профессора было назначено свидание с его Евой!
Любой другой благоразумный ученый наверняка отложил бы свидание, но не таков был наш милый анатом! Он снял обувь, храбро закатал штаны выше колен и, держа в одной руке свои туфли и носки, а в другой - букет алых гвоздик, отправился на любовное свидание, которое, по его разумению, не подлежало отмене ни при каких обстоятельствах.
Конечно, он был очень смешон в своей крылатке, с мокрыми седыми кудрями, свисавшими из-под шляпы на мокрые плечи, с туфлями и носками в одной руке и букетом алых гвоздик в другой. Ему приходилось при этом взбираться - в таком виде! — на крыши низких провинциальных домиков, перепрыгивать с одной крыши на другую, и снова спускаться на тротуар, и снова нырять в весело ревущие ручьи, стремясь все вперед и вперед - к Еве!
