Эрик Рассел - Дитя Нюрнберга

28 мая 1828 года в Нюрнберге было спокойно. Праздник опустошил живописный старый город на три четверти: магазины были закрыты, движение на улицах почти прекратилось, прохожих было мало. Ничто не предвещало встречи с таинственным событием, вызвавшим огромный интерес в Германии и других странах. Все попытки людей объяснить эту тайну до сих пор оказывались безуспешными.

Один нюрнбергский сапожник решил в этот день прогуляться, подышать свежим воздухом, а если посчастливится, то поболтать с каким-нибудь приятелем, которого можно встретить по пути. Получше одевшись, он вышел из дома, закрыл за собой дверь и, напустив на себя важный вид, неторопливо зашагал навстречу тайне.

Тайна материализовалась в небольшого роста юноше, который прислонился к стене одного из домов и издавал звуки, похожие на мяуканье больной кошки. У юноши были светлые волосы, голубые глаза и выдающийся вперед, как у обезьяны, подбородок. На вид ему можно было дать лет шестнадцать — семнадцать. На незнакомце были старые рваные ботинки и потертый костюм. Подвывая, он одной рукой опирался о стену и поддерживал голову; другая рука безжизненно висела сбоку.

Сапожнику ничего не оставалось сделать, как приблизиться к страдальцу и попытаться выяснить причину его горя. Все, что он получил в ответ, — были еще более усилившиеся стоны, в коротком промежутке между которыми юноша протянул сапожнику письмо, находившееся до этого в его руке. Взяв это письмо, последний увидел, что оно было адресовано командиру эскадрона драгун, расположенного поблизости. Сапожник тотчас отправился к дому офицера, юноша поплелся за ним, ковыляя и спотыкаясь на каждом шагу.

Хозяина не было дома, но он должен был вернуться в самое ближайшее время. Его слуга принес необычному посетителю еду. Тот проглотил, не разжевывая, кусок хлеба, выпил немного холодной воды и, не дотронувшись до мяса, пива и всего остального, улегся на кучу соломы. Вскоре прибыл офицер, осмотрел спящего, вскрыл конверт.

В послании, составленном без излишних околичностей, сообщалось, что его автор награжден богом десятью детьми, а этот юноша, присланный сюда, — один из них. В течение шестнадцати лет он содержался в доме в полном одиночестве, ничего не видя, ничего не зная, ничего не слыша. Поэтому вырос он полным невеждой. В заключении автор письма предполагал, что юноше будет найдено подходящее применение в качестве солдата. (Ветераны двух мировых войн сочтут эту точку зрения не лишенной смысла). К письму было приложено еще одно. Вероятно, от матери юноши, но написанное тем же почерком. В нем указывалась дата его рождения — 30 апреля 1812 года.

Сбитый с толку и слегка раздраженный офицер тряс своего посетителя до тех пор, пока тот не проснулся. Затем он подверг его осмотру с ног до головы. Ничто не привлекло внимание офицера, кроме бормотания юноши. С большим трудом ему удалось различить три невнятные фразы: «Хочу быть солдатом, как отец», «Не знаю», «Конюшня». Казалось, они исчерпывали его лексический запас, и юноша произносил их снова и снова, не отвечая на задаваемые ему вопросы.

Понятно, что все это порядком надоело тому, кто задавал вопросы. Уставший офицер вручил будущего драгуна на попечение полиции. Группа полицейских приступила к работе с молчуном, задавая различные вопросы, выкрикивая их, повторяя их во всевозможных вариантах. Вместо ответа они слушали повторявшиеся фразы: «Хочу быть солдатом, как мой отец», «Не знаю», «Конюшня».

В анналах истории не зафиксировано, что сказала полиция по поводу конюшни, но то, что она предприняла было не менее эффектно. Юношу обвинили в бродяжничестве и отправили в тюремную камеру. Здесь он проспал всю ночь, просидел на полу, не двигаясь, большую часть следующего дня. Бодрствуя, юноша все время с отсутствующим видом смотрел в одну точку на стене. Надзиратель тоже начал нервно поглядывать туда, но ничего, естественно, не замечал. В конце концов это вывело его из себя и он дал заключенному карандаш и бумагу, чтобы тот отвлекся.

Молодой человек сразу вернулся к жизни и с детским восторгом начал заполнять тетрадь буквами-каракулями, похожими на те, что

кой реакции, когда оно произносилось. Полиция вела постоянное наблюдение за юношей. Было замечено, что он начал продвигаться вперед в своем развитии. Оказалось, что ему не нравится яркий свет и он предпочитает сидеть, согнувшись, в полутьме. Юноша с жадностью ел хлеб, пил холодную воду, но отказывался, когда ему предлагали другую пищу. Он перестал носить свои изношенные до дыр ботинки, открыв свои ноги с мягкими, как у ребенка, подошвами. Он мог сидеть без движения часами — это очень сложное искусство — и имел искривленные ноги человека, который мало двигался. Ходил юноша с большим трудом, и походка его была неуклюжей.

Ничто не могло навести на мысль о его происхождении. Его старые ботинки и поношенные штаны не говорили ни о чем. Куртка, вероятно, была переделана из старого сюртука, Круглая фетровая шляпа могла быть подобрана на городской свалке. В карманах у него был пакетик с песком, пара лоскутков, несколько брошюр и четки.

Жители Нюрнберга собирались толпами, чтобы взглянуть на юношу. Через пару месяцев Каспар Хаузер стал главной темой для разговоров и послужил созданию самых различных теорий, некоторые из них были просто фантастическими. Первой мыслью, пришедшей людям на ум, было то, что он — совершенный идиот. Версия эта, однако, исчезла сразу после того, как стало известно, что он быстро выучивает слова, имеет замечательную память и никогда не забывает чье-либо лицо.

В течение двух месяцев Каспар Хаузер научился нормально ходить, выправив свою походку, но не достиг никаких успехов в постижении мира, окружавшего его. Наивность юноши была невероятной. Он пытался схватить пламя восковой свечи кончиками пальцев и ревел, когда оно обжигало его. За зеркалом Каспар искал владельца лица, смотревшего на него. Он мог применить слово «лошадь» к любым вещам и обязательно к тем, которые ему нравились, включая в их число кусочки фольги и яркие игрушки. Он повторял это слово с такой настойчивостью, что в конце концов ему подарили игрушечную лошадку. Юноша был так восхищен своей новой игрушкой, что нюрнбержцы, заинтересованные этим, подарили ему еще полдюжины лошадок.

Не зная, как сложится судьба юноши в дальнейшем, горожане решили заявить свои права на Каспара Хаузера, и бургомистр присвоил ему гражданский статус своего рода образца для показа. Его окрестили «Дитя Нюрнберга» и поручили заботам доктора Даумера, человека, почитавшегося в местных научных кругах. Затем был положен конец посещениям любопытных граждан. А для удовлетворения интереса жителей приступили к изданию специальных бюллетеней о Каспаре Хаузере.