Офицеры корабля понуро поплелись долой с глаз начальства. Через час командир вызвал к себе. Румпель тяжело посмотрел на меня.
— Доктор, вы неплохой доктор, но вы гражданский доктор, хоть и флотскую Академию окончили. Ну как вы могли так его обозлить? Наводите порядок, изучайте устав и другие руководящие документы. Недели через две они вновь появятся. Идите!
Задача К-1 провалилась. Не видать нам жен, как минимум дней десять. Через пару недель комиссия вновь явилась, но без адмирала. Задача К-1 была принята, и корабль стал отрабатывать артиллерийские и торпедные стрельбы, постановку мин, стрельбы по «конусу». Механизм корабельной службы завертелся на всю катушку. Походы в море были один за другим. Для дома оставалось совсем мало времени. Вожделенным и так ожидаемым в офицерском коллективе был, так называемый, «сквозняк». Это значило сойти на берег вечером в субботу и прийти к подъему флага в понедельник утром. Лишиться «сквозняка» было сущее наказание. Постоянным местом базирования моего эсминца была минная стенка, вблизи знаменитой «Графской пристани» в центре Севастополя. Но иногда нас загоняли на «Угольную» или даже «Троицкую» пристань. Туда было гораздо сложнее добираться. Основным транспортом для нас были городские катера, курсирующие по Северной и Южной бухте, или троллейбус, который от центра города шел на Корабельную сторону в обход Южной бухты. Это было долго и нудновато. Иногда, по погодным условиям, катера отменялись и тогда возможны были опоздания на корабль. Так однажды, осчастливленный «сквозняком», понадеявшись на катер, я опоздал на корабль, стоящий в Троицкой бухте, на целых двадцать минут. Когда весь взмыленный прибежал к трапу, с ужасом заметил, что швартовая команда находится на юте, трубы дымят, и корабль вот-вот оторвется от стенки. У трапа вместе с дежурным меня ожидал Румпель.
— Ну что, доктор! Из-за вас уже десять минут как срываем приказ о выходе в море. Что с вами? Почему опоздали?
Я стал что-то лепетать об отмене катера, но командир резко оборвал меня:
— Вы морской офицер. Ваш дом — корабль и опаздывать из-за транспорта вы можете только к жене или любовнице, а не на корабль. За опоздание на двадцать минут и задержку выхода корабля в море объявляю вам десять суток гауптвахты! Понятно?
— Есть десять суток гауптвахты! — только и оставалось мне повторить.
Командир резко повернулся и почти бегом ринулся на мостик. Стоявшие по авралу офицеры сочувственно смотрели на меня.
Сделай добро — получишь зло
Я побежал в медпункт. Ворвавшись в помещение, первым делом увидел сидящего на кушетке матроса боцкоманды Ильченко. Глубоко в носу он сосредоточенно и осторожно держал медицинский термометр.
— Ты что? — почти закричал я. — Что ты здесь делаешь?
— Температуру измеряю.
— А почему термометр в носу?
— А я почем знаю, спросите у Ясинского. В это время вошел мой санинструктор, старшина 2 статьи Ясинский.
— Что происходит, Ясинский? — указал я на Ильченко.
— Да товарищ старший лейтенант, приходит эта дубина и жалуется на плохое самочувствие. Я ему говорю, смерь температуру и даю градусник. А он спрашивает: «А как?». Я говорю: «Что как? Поставь градусник и все». А он: «Куда?». Вот я и не выдержал: «Как куда? В нос — вот куда». Он и засунул, вот и сидит, как видите. Пыхтит.
У меня смешалось все — и горечь наказания, как я считал незаслуженного, и чувство раздирающего смеха от созерцания здоровенного детины с градусником в носу. Оказалось, что Ильченко ни разу в жизни не измерял температуру, так как раньше никогда не болел, да и жил где-то в самом захолустье Западной Украины.
Этот Ильченко еще попортит мне нервы и не раз. О самом запомнившемся случае расскажу. Дело было в Феодосии, где мы уже месяц работали с испытателями новых торпед. Однажды пришел комсорг боцкоманды, порядочный и трудолюбивый старший матрос, и рассказал, что Ильченко уже в течение двух месяцев не сходит с корабля из-за постоянных мелких нарушений дисциплины и совсем озверел. «Как бы он что-нибудь не выкинул», — подытожил он.
Я решил походатайствовать перед старпомом, чтобы он приказал боцману уволить его на вечер.
— Ты, доктор, ручаешься за него, а? Ведь он, мерзавец, все время что-то выкидывает: то подерется на берегу, то пьяным придет.
Сам Ильченко, как я уже говорил, был здоровенный парень, недалекий и диковатый. Лицо всегда было угрюмым, с товарищами по боцкоманде, особенно не общался, был нелюдим. Решив сделать доброе дело, я обещал старпому, что все будет нормально и сразу же вызвал к себе Ильченко.
— Ну что, — спросил я, — как поживаешь? Как служится? Он угрюмо посмотрел на меня.
— А что, живу — хлеб жую, как все служу.
— Давно на берегу был, а?
— Да меня зажали совсем, — ощетинился он, — боцман замордовал: все я не так делаю.
— Ну ладно, слушай, если я поручусь за тебя, что ты на берегу ничего не выкинешь и тебя уволят — обещаешь мне, что будет все нормально?
— Конечно, обещаю, не волнуйтесь, я что, не человек что ли.
Обрадованный таким пониманием моего поступка, я поспешил к старпому. Он меня внимательно выслушал.
— Ну, доктор, смотри… Это, конечно, хорошо, что ты заботишься о личном составе, о его настроении и т. д. Но Ильченко? Смотри, смотри… Хорошо, завтра отпустим до 23.00.
Наступило завтра. Ильченко сошел на берег и исчез. В 23.00 его не было, в 24.00 — не было. Я задергался. В первом часу ночи прибежал рассыльный.
— Вас вызывает старпом. Я обреченно поспешил к нему.
— Ну, что, доктор, иди на берег, ищи своего Ильченко и пока не найдешь, на корабль не приходи! Но помни, что в 8.00 выходим на испытания.
Я побрел по ночным улицам Феодосии, соображая, где и в какой забегаловке его искать. В то время никаких ночных заведений не было, и мои поиски ограничивались прочесыванием ближайших к порту улиц. Где-то часа в 4 утра я понял, что это дело безнадежное и вернулся на корабль и сразу же заснул. В 6 утра был поднят рассыльным.
— Товарищ старший лейтенант! К старпому!
Одевшись и, в сердцах проклиная все и вся, невыспавшийся и злой, побрел к старпому. Только вышел на палубу, как нос к носу столкнулся с дежурным по кораблю, который сопровождал Ильченко к Слону.
— Ильченко! Ты же мне обещал! Где ты был? Он зло сверкнул на меня своими диковатыми глазами.
— Где, где, у бабы. Вы-то домой ходите, а я что, не мужик что ли?
Укорять его или воспитывать было бесполезно и, выслушав очередной нагоняй от старпома, и зарубив себе на носу не вмешиваться в чужие дела, побрел на подъем флага.
