В то время полком командовал полковник Павел Гротен[12], бывший офицер лейб-гвардии гусарского полка. Сорокалетний холостяк, красивый, с небольшой черной бородкой.
Сторонник строгой дисциплины, не слишком яркий, но, в сущности, хороший человек. Благодаря знакомству с царской семьей Гротен вел себя крайне независимо и говорил то, что думает. Он старался не пропускать церковные службы. Не пил. Жил очень скромно. В Москве в большом доме, положенном ему как командиру полка, Гротен занимал только одну комнату; спал он на походной кровати.
Позже, уже во время войны, между Гротеном и офицерами установились дружеские отношения. Но когда я пришел в полк, Гротен, считая, что офицеры легкомысленно относятся к своим обязанностям, держался на расстоянии и строго обращался с ними. Он с одинаковой готовностью подвергал нас аресту как за незначительные, так и за серьезные проступки. Самое неприятное, что все нарушения вносились в послужной список, который сопровождал офицера в течение всей службы в армии.
Хотя Гротен был образцовым боевым офицером, он никогда не забывал свои детские годы, проведенные в фамильном поместье. Однажды во время сражения, наблюдая за скачущим к нему по полю ржи под свист пуль связным, Гротен воскликнул:
– Что же этот сукин сын уничтожает урожай!
Только во время войны этот человек раскрылся в полной мере. Он искренне переживал смерть каждого солдата и даже гибель каждой лошади. Гротен мог, к примеру, прервать донесение офицера, вернувшегося из разведки, чтобы сказать:
– Прервитесь на минуту. Все ваши люди и лошади вернулись вместе с вами? Никто не пострадал?
Кроме того, мы полюбили его за храбрость, а он, в свою очередь, изменил отношение к нам, увидев храброе и мужественное поведение офицеров, прежде легкомысленно относившихся к своим обязанностям.
Командир 1-го эскадрона, князь Меньшиков был ярким представителем такого направления в полку, с которым, по мнению Гротена, следовало бороться. Среднего роста, тридцативосьмилетний ротмистр Меньшиков выглядел довольно упитанным. В 1912 году во время смотра император заметил Меньшикова и на следующий день за завтраком спросил Гротена:
– Кто этот толстый командир эскадрона в вашем полку?
Хотя Меньшиков, как все мы, был кадровым офицером и уже восемнадцать лет служил в армии, он удивительно напоминал помещика в военной форме.
Ему было нужно родиться лет сто назад. Он рассматривал своих солдат как личную собственность; относился к ним как помещик к крестьянам до отмены крепостного права. Меньшиков никогда не издевался над подчиненными, заботился о них и никому, даже офицерам выше его по званию, не позволял поднять на них руку; они были его людьми, его личной собственностью. Как-то во время инспекционной поездки командующий кавалерийским корпусом присутствовал на смотре. Мы выступили из рук вон плохо и получили нагоняй от командующего, но, перед тем как покинуть плац, Меньшиков остановил эскадрон и, повернувшись к нам, сказал:
– Я очень доволен вами.
За подобные поступки его пару раз подвергали аресту.
Меньшиков с невероятным упорством защищал своих солдат. В пасхальное утро 1914 года все офицеры собрались в клубе, чтобы вместе выпить по бокалу вина. Полковник Рахманинов, войдя в клуб, направился к Меньшикову, который уже много лет был его близким другом.
– Твой солдат Прочеров, – небрежным тоном сказал Рахманинов, – напился до такой степени, что, встретив меня, не отдал честь. Его, вероятно, следует арестовать.
Именно так поступил бы Меньшиков, если бы сам встретил пьяного солдата, но совсем другое дело, когда об этом ему сказал кто-то другой, пусть даже близкий друг.
– Я сделаю это завтра, – ответил Меньшиков. – Не арестовывать же его в Пасху!
Но Рахманинов тоже заупрямился, и они продолжили спор, не забывая подливать себе вино. Наконец Рахманинов, вспомнив, что он, как-никак, старше по званию, потерял самообладание.
– Ротмистр Меньшиков, приказываю арестовать гусара Прочерова.
– Прошу отдать приказ в письменном виде, – ответил Меньшиков.
– Хорошо, – согласился Рахманинов и попросил одного из офицеров вызвать писаря из штаба.
Вскоре явился писарь, и состоялось совершенно идиотское представление. В клубе шла оживленная жизнь: кто-то входил, кто-то выходил, офицеры пили, разговаривали, смеялись, а в это время Рахманинов диктовал приказ. Наконец, подписав приказ, Рахманинов сказал писарю:
– Вручите приказ ротмистру Меньшикову.
Писарь сделал два шага и протянул приказ Меньшикову.
– Отнесите в штаб эскадрона, – сказал Меньшиков писарю и, повернувшись к Рахманинову, добавил: – А вам, полковник, хочу заметить, что штаб эскадрона сегодня закрыт.
Добродушно-веселый, с ленцой, Меньшиков любил повторять, что хотел бы командовать эскадроном, в котором не было бы ни солдат, ни лошадей и не надо было бы ничего делать. Несмотря на столь необычное отношение кадрового офицера к обязанностям и военной жизни, его эскадрон был не хуже других, и все благодаря редкому сочетанию ума, знаний и исключительных организаторских способностей Меньшикова. Легко, словно играючи, с шутками и смехом, его молодые офицеры выполняли свои обязанности. Некоторые хмурые командиры работали больше и тяжелее, а достигали меньших результатов.
Меньшиков любил, чтобы его лошади были холеными, а солдаты бравыми и веселыми. Он наслаждался атмосферой благополучия, царившей в его эскадроне, и всячески противился всему, что могло бы нарушить эту атмосферу. Маневры и война были двумя злейшими врагами нашего командира. Позже старший унтер-офицер Меньшикова рассказывал, что Меньшиков обыкновенно говорил относительно войны:
– Все бы ничего, если бы не худые лошади и грязные солдаты.
Я познакомился с точкой зрения Меньшикова на маневры в первую же неделю пребывания в полку. Это были большие маневры, с огромным количеством пехоты, и полк оказался за 240 километров от Москвы.
Каждый вечер мы получали задание на следующее утро, а к утру Меньшиков уже просчитывал, как вывести из игры свой эскадрон в начале дня, чтобы мы могли проследовать прямо в деревню, предназначенную для ночлега. Пару дней его схема работала безупречно, но на третий дней произошел сбой. Утром мы отправили разведчиков, чтобы выяснить, по какому маршруту двигается вражеская колонна, и в ожидании известий спешились, расположившись на высоком пригорке у дороги, имея возможность хорошего обзора. Меньшиков приказал солдатам расслабиться, заварить чай и не обращать внимания на врага, когда он атакует нас. Сам Меньшиков с четырьмя офицерами сели на землю и стали пить чай с вареньем из поместья Меньшикова. Банки с вареньем ротмистр хранил в красивом деревянном сундучке, предназначенном специально для этой цели. Как всякий хороший помещик, Меньшиков гордился плодами своей земли.
