Но оно уже не принесло актрисе той легендарной славы, какую заслуживает звезда ее класса. Наверное, в комплекс звезды входит еще и неожиданность, своего рода катастрофичность ее появления. Звезда ставит вас перед фактом — решительно, разом и окончательно. Вообразите Сильву, с которой мы знакомимся исподволь, понемногу узнаем ее душевные свойства, чтобы открыть однажды всю их истинную красоту. Это будет совсем из другой оперы. Нет, Сильва должна явиться как удар молнии — в ярко-красном платье на ярко-синем фоне, на самой верхней точке сцены, там, куда сходятся лучи всех прожекторов и взгляды всех присутствующих, от кордебалета до галерки, — и, явившись, с шикарной такой оттяжечкой обрушить на замерший в предощущении восторга зал свое бессмертное «Ча-сти-ца чер-та в нас…».
Это условие Гурченко, казалось бы, выполнила. Явилась неожиданно. Но еще не знала точно зачем. Явилась в чужом обличье. Когда поняла — было уже поздно. Неожиданности не повторяются дважды.
Сколько интересно начинавших актрис, исчерпав свой первый небогатый творческий запас, на том и кончились! Талант, который принято считать материей хрупкой, поверяется именно прочностью.
Годы, прошедшие после «Романа и Франчески», были для Гурченко трудными. Она сыграла драматическую роль в фильме В. Венгерова «Балтийское небо», сыграла в экранизации повести Панаса Мирного «Гулящая», но, чтобы сломать уже сложившееся о ней представление, нужна была удача принципиальная, громкая, способная утвердить ее как актрису драматическую.
Нового качества в то время от Гурченко, однако, никто не ждал. Было очевидно, что именно музыка, пение, танец вели в ее даровании главные партии, а такой расклад был уже не ко времени. Музыкальный фильм в нашем кино тогда переживал не лучшую свою пору. «Карнавальная ночь» рецидивов не знала. Это были годы «тихого» кинематографа, который только что в острой полемике завоевал право на бытоподобие и теперь открывал для себя скромную правду каждого дня.
Вспоминая это время спустя много лет, в интервью газете «Книжное обозрение» Гурченко скажет, что драматические роли вообще стала играть «с горя», потому что тогда «почти не снимали комедий»[7]. Здесь есть эмоциональный перехлест. Есть и неточность.
Комедии в шестидесятые снимались, и какие! В начале десятилетия стартовал Георгий Данелия. Его картины «Я шагаю по Москве» и «Тридцать три» принесли в мир кинокомедии непривычные еще краски реального быта — того самого, что казался будничным, скучно знакомым и для такого жизнерадостного и праздничного жанра неприспособленным. Начинал свой путь Юрий Чулюкин с «Неподдающимися» и «Девчатами». Эльдар Рязанов снимал «Берегись автомобиля», Василий Шукшин — «Живет такой парень», Тенгиз Абуладзе — «Я, бабушка, Илико и Илларион»…
Это комедии, в которых нет острот и эксцентрики — ничего специально придуманного, чтоб смешить. Юмор извлекался из каждого дня, из простых бытовых движений и подробностей. К веселому изумлению располагал уже сам момент узнавания окружающей жизни на экране — эффект по тому времени неожиданно острый и радостный. Условные формы кинозрелища получили решительную отставку, актеры стремились не «играть» на экране, старались на нем «жить». Декоративность, всяческая «театральность» в кино считались возвратом к не лучшим традициям, и чаще всего действительно таковыми и были.
Эстетическая ситуация резко менялась. В своем маятникообразном движении она приближалась к крайней точке. Это потом уже «бытовой» кинематограф, пройдя эту критическую точку, покажется исчерпавшим если не свои возможности, то свою новизну. И будет полемически «отменен» новым взрывом киноусловности и зрелищности. С того времени, как Михаил Ромм снял «9 дней одного года» и фильм этот, став своего рода эстетическим манифестом, обосновал наступление нового этапа не только в биографии мастера, но и во всем нашем кино, — пройдет едва десятилетие. И появятся «манифесты» новые. С ними выступят, один за другим, Ролан Быков, Александр Митта — сторонники зрелищного кинематографа. А потом вчерашние противники попытаются найти пути друг к другу, вступят в союз, и им понадобится актер нового типа. Понадобится Гурченко в ее нынешнем качестве.
«Вот и наступило мое время, — вздохнет она в том же интервью «Книжному обозрению». — Но сколько же пришлось ждать…».
А пока на дворе — начальные шестидесятые. Вся эстетическая закваска, на которой росла Гурченко, была тут совершенно лишней. Наверное, сама Любовь Орлова, явись она в эти годы впервые со своей Анютой, потерпела бы фиаско. Что, впрочем, и произошло в фильме «Русский сувенир», поставленном по обычным для александровских комедий канонам, вполне жизнеспособным в тридцатые и даже еще в конце сороковых годов.
Такого рода кинематограф теперь казался немыслимым, архаичным. О нем писали не иначе как в фельетонных регистрах. Его ругали с наслаждением, забывая подчас про этику, про опасность выплеснуть ребенка, про то, что легче всего затоптать ростки, но тогда не дождешься урожая…
Эстетическая ситуация шестидесятых — еще одна и, наверное, самая важная из причин, по которым Гурченко не могла тогда состояться как звезда — в звездах такого типа не было потребности.
Она попросту припоздала со своей чечеткой, гитарой, черным платьем с белой муфточкой…
Как неправильно, когда слава приходит к молодому актеру. Он еще ничего не умеет. Он еще сырой материал… Слава меня изломала и оставила в полном недоумении.
Из книги «Мое взрослое детство»
Педагоги ВГИКа видели в своей студентке серьезный драматический талант. Да и сама Гурченко, давая в 1966 году интервью для журнала «Искусство кино» критику Татьяне Хлоплянкиной, вспоминала годы после «Девушки с гитарой» и сетовала: «Порой мне казалось, что уже никому не придет в голову предложить мне другую, драматическую роль… Комедии, в которых я время от времени продолжала сниматься, имели некоторый успех у зрителей, но меня эта работа уже не удовлетворяла. Хотелось идти дальше»[8].
Память неизбежно спрямляет изгибы жизненного пути. Подчиняясь настроению или задаче момента, она послушно опускает все, что настроению или задачам противоречит.
Ведь была драматическая роль! И не одна. И именно после «Девушки с гитарой».
Из беседы автора с режиссером Владимиром Венгеровым:
— Шли пробы на роль девочки в «Балтийском небе». Гурченко пришла в павильон в валенках, в шапке с длинными ушами, черты лица заострились, в глазах тревога… Ничего общего с той беззаботной Гурченко, какую мы знали по экрану. Всех убедила, что именно она должна играть эту блокадную девочку. Хотя ее педагоги, Макарова и Герасимов, помню, были очень удивлены, что Люсю Гурченко взяли на драматическую роль. Ее амплуа тогда были песни. Тут она не знала себе равных. Помнила их множество, и между съемками все, кто был в павильоне, собирались ее слушать.
