Конечно же, они встречались и случайно, на лету, без всякой чинной предварительной договоренности.
«Мы делаем крюк через заваленную всяким хламом, но уютную дачу Беллы Ахмадулиной, – вспоминала свои московские путешествия Марина Влади. – Чувствуется, что внешний вид дома не имеет никакого значения для хозяев. Мебель здесь совершенно случайная, чистота сомнительная. Кошки и собаки играют прямо на кроватях с детьми поэтессы… Если Белла дома, все затихают и лишь только слушают. Звучит ее неподражаемый голос, бледное трагическое лицо поднято к небу, шея напряжена, вены как будто готовы лопнуть – это и боль, и гнев, и любовь. Выпив немного вина, она разражается веселым и свежим смехом, и время, остановленное на какой-то момент ее талантом, потекло вновь…»
Однажды волею судьбы Белла оказалась в Минске, на студии «Беларусьфильм», куда ее заманил знакомый режиссер Валерий Рубинчик. Он снимал картину о мальчишках и войне, но работа шла очень трудно. И тут режиссера осенила идея, он позвонил Белле, принялся жаловаться, что вот, мол, льет проливной дождь, а выпить нечего, фильм запрещают, говорят, что слишком мрачный… Может, нарифмуешь что-нибудь, Белла?.. Выручай!
Сценарий ей был знаком, он был трогателен и необычен. Она «нарифмовала»:
Жизнь давно разминулась с войной,
Но страданьем детей и поэтов
Неизбывных цветов и сонетов
На земле нескончаем венок…
И потом, по просьбе режисера, приехала на Минскую киностудию, чтобы записать на пленку закадровый текст.
В тот день работа длилась бесконечно долго, дубль за дублем. Барахлила техника, капризничал свет. Когда все наладилось и звукорежиссер дал отмашку, Белла вновь начала читать. Валерий Рубинчик любовался ею, тихо радовался тому, что она нежданно-негаданно подарила ему название для будущего фильма – «Венок сонетов». Но!.. Неожиданно дверь в студию решительно распахнулась, и на порог буквально влетели Высоцкий и Марина Влади. Откуда, как? Оказывается, в соседнем зале они записывали песни к какому-то фильму. Кажется, у Виктора Турова…
Уже облагодетельствованная белоруссами Белла тут же взялась теребить Высоцкого за рукав:
– Володя, а вот тебе деньжонки!
– Какие еще деньжонки? Ты что, с ума сошла?!
– А помнишь, я тебя просила, и ты мне тогда привез. Забыл? Позволь отдать…
Месяц назад, когда Белла сидела, как говорится, на нуле, сетуя на горькую судьбину по причине полного безденежья, она набрала номер телефона Высоцкого. «Он думал буквально полминуты, где взять деньги, – позже рассказывала она Марине, – а потом привез их. А ведь у него самого не было, он для меня достал!»
Теперь они счастливо смеялись в пустеющей студии, а Высоцкий все повторял смешные и странные слова Беллы: «Позволь отдать…», «Позволь отдать…». «А потом, – радостно вспоминала Ахмадулина, – они спешно забрали меня и увезли куда-то веселиться…»
В обыденной жизни манеры общения Беллы подчас были не отличимы от сценических. Ее речь, совершенно индивидуальная, изысканная, из ее уст лилась естественно. Она легко пользовалась не затертыми словами. Предпочитала говорить: «Мы еще совпадем на этом свете» – другой бы сказал просто: «Встретимся, увидимся» или – «Пока, до встречи». Белла не могла говорить «за границу», вернее, могла, конечно, но произносила по-своему – «чужестранствие». Возвращала словам первородство – «калитка», «привратник»… Везде и всюду следовала своему правилу: «Литература – есть искусство ставить слово после слова».
Люди недалекие, малообразованные посмеивались, но все-таки побаивались ее острого язычка.
Как-то в Доме литераторов, сидя за столиком, Ахмадулина заметила проходившую мимо известную женщину, в ту пору бывшую достаточно зловредным секретарем Союза писателей. Белла пригласила ее присесть, и гостья, пользуясь моментом, с ходу, под водочку, учинила пламенную политинформацию о падении нравов. Ахмадулина, вежливо выслушав гостью, кротко произнесла: «Вы знаете, я пригласила вас за стол как даму. А как секретаря Союза писателей я, простите, посылаю вас на…»
Куда уж было им, секретарям, переспорить Бродского, который считал Беллу Ахмадулину «несомненной наследницей лермонтовско-пастернаковской линии в русской поэзии», поэтом, чей «стих размышляет, медитирует, отклоняется от темы; синтаксис – вязкий и гипнотический – в значительной мере продукт ее подлинного голоса». Он сравнивал ее поэзию с розой, при этом уточняя: «…сказанное подразумевает не благоухание, не цвет, но плотность лепестков и их закрученное, упругое распускание…»
А еще Белла очень любила получать от Высоцкого письма. «Радовалась, – говорила она, – когда Володя и Марина уезжали на автомобиле в Париж. Тогда я сидела возле окна и думала: как здорово, что они сейчас едут в этом автомобиле. И им хорошо вдвоем. Володя всегда мог написать строчку, после которой было хорошо несколько дней…»
Однажды из Германии ей с оказией передали коротенькое послание: «Беллачка дорогая, мы остановились в Кельне. Погуляли. Я про тебя думала и ришила, через Бабека, который скоро приедет в Москву, тебе кое что передать. Вот Боре наски американские и громадный привет! Тебя я целую и люблю Марина» (своеобразие грамматики Марины Влади сохранено).
Дальше на той же открытке была приписка от Высоцкого:
Расположились мы нагло и вольно
В лучшей гостинице города Кельна!
И мы тебя целуем. А дальше – рифмуй, продолжаем бу-ри-м-е-е-. Целую тебя и Бориса. Володя. 6 января 1976».
Ахмадулина, конечно, не могла отмолчаться:
Продолжить повелел…
быть посему, Володя.
Мне страшно преступить
незнаемый рубеж
меж вечностью и днем,
где поступь Новогодья
в честь поросли младой уже взяла
разбег.
Мысль о тебе ясна. Созвучья слов
окольны.
Но был чудесный день. Ты и Марина
в Кельне.
Так я пишу тебе вне правил буриме,
вне правил общих всех,
вне зауми решенья
тебе воздать хвалу, что, как хула,
скушна.
Солнце-морозный день, день
твоего рожденья.
Чу – благодать небес к нам, сирым,
снизошла.
* * *
…На Восточном вокзале в Париже московских гостей встречала Марина Влади. После объятий и поцелуев Ахмадулина уже на перроне стала интересоваться, откуда она может отправить телеграмму-«молнию» в Москву.
– Текст я набросала еще в поезде, – теребила она Марину. – А еще лучше было бы по телефону надиктовать его стенографистке…
