Вот что окружало Гуса, взывало к его знаниям и совести, обращалось к нему языком ученых трактатов и университетских диспутов. Но сильнее всех предшественников, учителей, писателей и ученых воздействовал на Гуса самый красноречивый, убедительный и властный наставник — сама жизнь, частью которой был и Гус, жизнь, от которой он никогда не отворачивался, чтобы замкнуться в безжизненных стенах ученого кабинета. Сын бедной деревни, с детства познавший нужду, тяжелый труд и заботь бедняков, Гус не переставал видеть то великое, коренное противостояние мира властителей миру угнетенных, с которым он впервые столкнулся в Прахатицах, а затем в Праге. Осознание этих противоположностей, соединенное со способностью видеть век вытекающую отсюда несправедливость и жестокость, становится постоянной основой всего мышления и деятельности Гуса. Так жизнь и страдания притесняемых, эксплуатируемых и униженных направляют и подстегивают Гуса на всем его дальнейшем пути гораздо сильнее, чем любой предшественник-реформатор и любое критическое сочинение.
Гусу мало было занятий университетского профессора, и центр тяжести своей деятельности он перенес на кафедру проповедника. Гус стал подлинно народным проповедником, лучше всех других умевшим понимать свою народную аудиторию.
ГЛАВА 5
ПРОПОВЕДНИК ВИФЛЕЕМСКОЙ ЧАСОВНИ
Кто-то из друзей и последователей Гуса назвал магистра Яна «громозвучной сигнальной трубой, неутомимым глашатаем правды, устами Божьими». Из этой характеристики видно, как ее автор старался найти самые убедительные и хвалебные выражения, чтобы выразить превосходство ораторского искусства и значение Гуса-проповедника. И действительно, Гус достиг исторической известности прежде всего как проповедник. Он был магистром университета, автором многих научных и популярных трактатов, одним из самых образованных мужей Пражского университета. В то время когда большинство его коллег довольствовались деятельностью ученых и учителей, Гусу этого было мало. Не в его натуре было замыкаться в четырех стенах кабинета ученого, он не умел бороться одним только письменным словом, молча поверяя его бумаге, ему даже казалось недостаточным обращение к ограниченному числу студентов. Он не мог отказаться от необходимой для него связи с настоящей жизнью. Он хотел и должен был говорить с людьми, с широкой аудиторией, с теми, кто трудился, с теми, кто был лишен даже права продавать труд рук своих, а равно и с теми, кто распоряжался трудом, кто властвовал над людьми, постольку, поскольку эти последние соглашались его слушать; короче, он стремился обращать свои речи к людям, творившим жизнь, бурную, полную борьбы, со всеми ее светлыми и темными сторонами, кипевшую вокруг Гуса, кипевшую и в его крови.
Нет, Гус никогда не был отрекшимся от мира и замкнувшимся в себе ученым-одиночкой, окруженным безмолвными фолиантами; Гус с юных лет шел по жизни, полный любознательности и любви к ней и к людям. Он принимал людей, не закрывая глаза на их недостатки, уважал человека — носителя жизни и возможного творца добра; именно поэтому он был строг к людям, чтобы помочь торжеству доброго начала в человеке. Несмотря на бесчисленные препятствия, с которыми сталкивался Гус, несмотря на разочарования в людях, часто самых близких, несмотря на все страдания, выпавшие на его долю, вплоть до страшной смерти, — никогда ни в одном из сочинений Гуса, ни в одной из его проповедей не прорывалось ни слова отчаяния, безнадежности или неверия в лучшее будущее. Он был провозвестником великой любви к людям.
Его манера обращения привлекала на его сторону сердца слушателей. Ибо только окончательно погибший человек устоит перед любовью, любой иной откроет ей свою душу и укрепится ею.
Так любовь Гуса к людям стала главной основой успеха его проповедей.
В год своего посвящения, то есть в 1401 году, Гус вступил на кафедру костела св. Михаила в Старом Месте. Его не назначили проповедником — он сам добился разрешения читать проповеди и делал это добровольно. Он имел такой успех, что уже весной следующего года был избран и назначен проповедником в Вифлеемскую часовню.
Вифлеемская часовня, заложенная в 1391 году двумя пражскими горожанами, не была церковью в обычном смысле слова и не имела даже прав приходской церкви. Ее основатели предназначали Вифлеемскую часовню главным образом именно для проповедей, «для службы, наиполезнейшей и наилучшей для церкви».
В основополагающей грамоте буквально говорится: «Господь завещал нам, чтобы слово Божье не было связано, но чтобы пользовалось оно величайшей свободой и служило бы церкви и членам ее успешнейшим образом».
К этой-то свободе слова, ограниченной единственным законом — беззаветным служением правде, и прибегал Гус в самой полной мере.
Перед ним стояла нелегкая задача, он должен был обращаться к пражанам, которые слышали Вальдгаузера, Милича и Матея из Янова. В самой Вифлеемской часовне предшественником Гуса был известный оратор Штепан из Колина.
Гус, однако, превзошел всех и вскоре стал самым любимым проповедником пражских городов.
В чем крылась причина его исключительного успеха? О главной уже было сказано. Но к ней присоединились и другие.
Что слышали верующие во время проповедей в других костелах? Обычно проповедь была лишь дополнением к наиболее торжественным богослужениям, и, как правило, она ограничивалась изложением жития святых или разбором некоторых мест из библии, делалось это в безлично-восхваляющей или назидательной манере, причем никто никогда не затрагивал того, что волновало слушателей в их личной и общественной жизни. Неискусные ораторы по большей части кое-как «отбывали повинность проповедника», рассматривая ее как тяжелую дополнительную работу.
Теперь же с кафедры Вифлеемской часовни зазвучал голос, который, правда, тоже говорил о великих понятиях справедливости, жизни и смерти, но говорил о них в связи с каждодневной жизнью, с обычной будничной жизнью любого из пораженных слушателей. В речи, которую они слышали, приводились примеры из быта ремесленников, бедноты, горожан, студентов, эта речь была сочной, конкретной, и слушатель всегда мог сказать «Смотри, это он обо мне говорит, о моих заботах, о моих горестях, о моих страхах и надеждах». Именно в этом была сила воз действия Гуса на слушателей. Все абстрактное, от влеченное, все, что другие выражали безличной возвышенной и оторванной от жизни фразой, Гус крепко увязывал с действительностью, знакомо каждому по собственному опыту. Каким образом достиг Гус такого эффекта — станет ясно, когда мы узнаем, о чем он говорил.
