Начался гвалт. В темноте при появлении на экране царских офицеров, выкрикивались имена их гремихских прототипов. Диалоги в фильме удивительно совпадали с нашими. Замполит потребовал остановить показ. Зажгли свет. Четыре человека встали и заявили, что, в случае прекращения показа, каждый из них отдельно напишет жалобу в штаб флота о том, что идеологическая линия на военно-морской базе не совпадает с идеологической линией Коммунистической партии. Что нельзя объявлять советский кинофильм антисоветской пропагандой. Замполит сдался. Офицеры организованно покинули зал. Показ фильма продолжили. На следующий день киномеханика заменили. «Стукачи» ещё долго строчили свои донесения о заговоре матросов. Я знаю это точно, потому что меня продолжали таскать к замполиту на доследование. Больше всего доносов было написано персонально на меня. Я, конечно же, был в составе четырёх «античервивых» мушкетёров-протестантов.
С первого дня службы мы тосковали по Ленинграду, по родителям, по друзьям, по прошлой человеческой жизни. Первые месяцы, когда ещё было свежо прикосновение близких, пока еще не выветрился запах родного дома, я просыпался по ночам, открывал глаза и пугался синего света ночника в кубрике. Мне казалось, что это страшный сон, что этого не может быть. Что достаточно закрыть глаза и всё исчезнет. Я закрывал и открывал глаза. Синий свет оставался. Мама не появлялась. В кубрике воняло портянками. 35 человек вокруг меня храпели, стонали во сне, бредили, вскрикивали. Я чувствовал, что провалился куда-то, в какую-то тарабань, в какую-то безысходность, которая уже навсегда и из неё не выбраться. Это продолжалось несколько месяцев. Именно в этот период меня с товарищем первый раз послали на подводную лодку чего-то там сделать. У нас тогда ещё понятия не было, что нам предстоит впереди. Мы стояли с ним на внешнем корпусе подводной лодки. Лодка покрыта толстым слоем чёрной резины (противорадарная защита). Ветра не было. Одеты мы тепло. На небе во всей красе играло Северное сияние. Это огромный небесный занавес, переливающийся всеми цветами радуги. Такого красивого явления природы мы оба ещё не видели. Всё было ошеломляюще необычно. Было тихо. Ни один звук не вмешивался в эту картину. Вдруг мой друг тихо говорит: «Слушай, Лёня, такая поэзия! Как нам повезло!» Я оторвал свой взгляд от неба. Посмотрел себе под ноги на чёрную подводную лодку и сказал ему: «Слушай ты, Каретников, очнись, спустись на землю. Это Северное сияние нам ещё дорого будет стоить!» Через два года Валера Каретников ночью разбудил кубрик. Он сообщил, что сейчас срочно собирают комсомольское собрание. Он также разбудил и привел в кубрик старшего лейтенанта-комсорга. Все сонные собрались и расселись на нижних койках. Валера вытащил футляр из-под аккордеона и поставил его на стол. Затем он собрал все половые тряпки кубрика и сложил их в футляр. После всего этого он объявил комсомольское собрание открытым. Повестка дня — принятие поздравлений по поводу демобилизации старшего матроса Каретникова. Утром его увезли в психиатрический изолятор. Больше я Валеру Каретникова никогда не видел.
Работа на матросском камбузе военного корабля — особое мероприятие. Всё начиналось с чистки картошки. Своего рода клуб, когда сидят рядом 6 человек, разговаривают и чистят картошку. Это было время обмена информацией и воспоминаний. Обычно выдавалось для чистки 8 мешков гнилой картошки. После чистки оставался, в лучшем случае, один мешок картошки, пригодной к еде. Камбузный наряд продолжался 24 часа. Для неопытных «салаг» это было сплошное мучение. Для опытных матросов, да ещё в хорошей компании — удовольствие. Разница в том, что камбузная команда должна быть слажена и опытна. Каждый должен знать своё место и не бросать партнёра в момент пиковой нагрузки. Команда корабля обедала в две очереди. Между очередями 30 минут разрыва. Это означало, что камбузный наряд должен перемыть всю посуду за 30 минут. Время — функция критическая: все голодные. Чистота посуды — функция критическая. Посуда должна скрипеть после обезжиривания, и на ней не должно оставаться мыло. Если посуда грязная, получишь миской по голове от своих же. Посуда состояла из 150 оловянных мисок, 50 оловянных бачков, 150 ложек и вилок, 50 оловянных поварешек. Мыли три человека. Мыли крутым кипятком, голыми руками, опуская руку каждую вторую секунду в бачок с холодной водой. Работали по конвейеру, передавая посуду следующему по очереди. Время рассчитано по долям секунды. Малейшая задержка — руки ошпарены. Профессионализм — высокого класса! Лебединая песня советского Военно-Морского флота! Были у камбузного наряда и преимущества: 24 часа на работу не посылали. Нет офицеров. Нет построений. Не таскают по мелочам. Нет уборок, Нет политзанятий. Чисто. Светло. Тепла Самое главное — сытно. Хотя есть и другие матросы, которым сытно. Есть такая профессия на каждом корабле и в каждой части, называется — хлеборез. Это особо доверенный командованием человек. Его «секретная» миссия состояла в делёжке хлеба. Каждое утро этот человек закрывался на замок в своём сейфе — хлеборезке. В результате его профессиональной работы каждый матрос получал два тонких ломтика чёрного хлеба. Все ненавидели хлеборезов, а в душе им завидовали. Главное чувство, которое проносил советский матрос через всю свою службу, — это было чувство постоянного голода.
Когда я вернулся домой, отец задумчиво спросил меня: «А что, Советская армия может воевать против Америки?» Я ему ответил: «Ты знаешь нашу любимую военно-морскую поговорку — "Скорей бы война, да в плен сдаться. Там хоть накормят"». Папа добавил, что, судя по моим регалиям, я служил в очень серьезных частях. А это значит, что должен понимать, насколько крепка эта власть. Я ему ответил, что вся эта власть держится на глиняных ногах и скоро упадёт. Отец странно на меня посмотрели больше вопросов не задавал.
Глава 4
Гремиха — Йокаганька
Гремиха — это такое проклятое, а потом и забытое Богом место. Находится оно на южном берегу Баренцева моря. Со стороны Ледовитого океана эта бухта ограничена мысом Святой Нос. Со стороны «Большой земли» на тысячи километров тянется тундра и вечная мерзлота. Девять месяцев — зима и по одному месяцу приходится на все остальные времена года. Полгода день — светло днём и ночью. Затем полгода — ночь. Человеческий организм постоянно требует смены дня и ночи. Там, в Гремихе, эта потребность превращается в необходимость. Люди сходят с ума от непрерывного дня, а потом от непрерывной ночи. В период белых ночей на корабле задраивают все иллюминаторы и сидят в темноте часами. Когда наступает полугодовая ночь, зажигают свет и спят при свете.
