Первое время своего заточения Достоевский довольно бодро смотрел в будущее, его не оставляла надежда на возможность возвращения к жизни, оставленной за стенами крепости. Он много читал, просил брата присылать ему больше книг и написал рассказ «Маленький герой» (напечатан в 1857 году).
Во время следствия писатель отрицал все предъявленные ему обвинения. Он не выдал никого из своих товарищей, ссылаясь на свою неосведомленность, стремился по возможности смягчить их вину, скрывал многие факты.
С 30 сентября по 16 ноября прошел Военный суд над петрашевцами. По его решению Достоевский и девять других членов кружка были лишены дворянского титула и чинов. Суд признал писателя «одним из важнейших преступников» и, обвинив его в «умысле на ниспровержение существующих отечественных законов и государственного порядка», приговорил к смертной казни. 22 декабря 1849 года на Семеновском плацу петрашевцам объявили этот страшный приговор. Хотя его не собирались приводить в исполнение, заменив смертную казнь каторжными работами, император Николай I лично приказал: «Объявить о помиловании лишь в ту минуту, когда все будет готово к исполнению казни». Позднее Достоевский вспоминал: «Приговор смертной казни расстрелянием, прочитанный нам всем предварительно, прочтен был вовсе не в шутку; почти все приговоренные были уверены, что он будет исполнен, и вынесли, по крайней мере, десять ужасных, безмерно страшных минут ожидания смерти. В эти последние минуты некоторые из нас… может быть, и раскаивались в иных тяжелых делах своих… но то дело, за которое нас осудили, те мысли, те понятия, которые владели нашим духом, представлялись очищающим мученичеством, за которое нам многое простится!»
Обряд смертной казни был инсценирован публично: осужденных взвели на эшафот, проделали обряд лишения дворянства (преломление шпаги), переодели в саваны, караул взял ружья на прицел… И только тогда была объявлена «царская милость» о замене смертной казни 4-летней каторгой.
Переживаниям перед лицом, казалось, неминуемой смерти Достоевский посвятил впоследствии гениальные страницы в своем романе «Идиот», а также в «Дневнике писателя» (1873 г.). «Что, если бы не умирать! Что, если бы воротить жизнь, – какая бесконечность! И все это было бы мое! Я бы тогда каждую минуту в целый век обратил…» – так расскажет потом об этом страшном дне Достоевский в романе устами князя Мышкина. «Что же с душой в эту минуту делается, до каких судорог ее доводят?.. Подумайте, если, например, пытка; при этом страдания и раны, мука телесная, и, стало быть, все это от душевного страдания отвлекает… А ведь главная, самая сильная боль может быть не в ранах, а вот что знаешь наверно, что вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь, вот сейчас – душа из тела вылетит, и что человеком уж больше не будешь, и что это уж наверно; главное то, что наверно… тут всю эту последнюю надежду… отнимают наверно: тут приговор… и сильнее этой муки нет на свете… Кто сказал, что человеческая природа в состоянии вынести это без сумасшествия…»
А через два дня после этого страшного испытания, 24 декабря 1849 года, Достоевского, приговоренного к четырем годам каторги с лишением «всех прав состояния» и последующей сдаче в солдаты, заковали в кандалы и отправили в Омский острог.
В ожидании отправки на каторгу в Омск, Достоевский несколько дней провел в Тобольске, в остроге. Там состоялось тайное свидание писателя и других заключенных с женами декабристов. «Когда мы в Тобольске уже, в ожидании дальнейшей участи сидели в остроге на пересыльном дворе, жены декабристов умолили смотрителя и устроили на квартире его свидание с нами, – вспоминал об этом эпизоде своей жизни писатель. – Они благословили нас в новый путь, перекрестили и каждого наделили Евангелием – единственная книга, позволенная в остроге». Это Евангелие Федор Достоевский сберег, пребывая на каторге и впоследствии хранил его всю жизнь.
Последующие четыре года были одними из тяжелейших в жизни Ф. М. Достоевского. «Это было страдание невыразимое, бесконечное… всякая минута тяготела как камень у меня на душе», – вспоминал позднее писатель. Дворянин по происхождению, он очутился среди убийц и воров, которые сразу невзлюбили «политического». Льгот и послаблений ему никаких не полагалось. Он носил те же кандалы, что и обыкновенные каторжники, ел ту же пищу, ходил в той же одежде и выполнял такую же работу. Но ему, не привыкшему к физическому труду, слабому здоровьем, все это давалось гораздо тяжелее, чем другим заключенным. «Как человек интеллигентный, он чувствовал ежеминутно такие лишения, которых не приходилось испытывать ни одному из его товарищей. Пришлось оставить привычку читать, так как книг в каторге читать не полагалось, допускали только Евангелие и Библию, которую у Достоевского украли», – писал один из его биографов.
«…Всякий из новоприбывающих в остроге через два часа по прибытии становится таким, как и все другие, – вспоминал сам Федор Михайлович. – Не то с благородным, с дворянином. Как ни будь он справедлив, добр, умен, его целые годы будут ненавидеть и презирать все, целой массой». «Жили мы в куче, все вместе в одной казарме… Нас как сельдей в бочонке… Спали мы на голых нарах, позволялась одна подушка. Укрывались коротенькими полушубками… Всю ночь дрогнешь… Я часто лежал больной в госпитале. От расстройства нервов у меня случилась падучая… И на каторге между разбойниками я, в четыре года, отличил наконец людей… Что за чудный народ. Вообще время для меня не потеряно. Если я узнал не Россию, так народ русский хорошо, и так хорошо, как, может быть, не многие знают его».
Но Федор Достоевский на каторге не сломался. Хотя, конечно, и инсценировка смертной казни, и долгие годы наблюдения человеческих страданий и издевательств начальства над «униженными и оскорбленными» людьми на каторге и на военной службе наложили неизгладимый след на чувствительную, болезненно-восприимчивую натуру писателя. «Уже одно то, что Достоевский, пловец страшных человеческих глубин, провидец тьмы, рудокоп души, пережил психологию смертной казни, невероятный ужас ее ожидания, – одно это делает его существом инфернальным, как бы вышедшим из могилы и в саване блуждающим среди людей живых…» – писал Ю. И. Айхенвальд.
О том, как повлияли годы каторги на характер, мировоззрение и творчество писателя, исследователи много спорили и спорят по сей день. О. Миллер полагал, что жизнь на каторге была «уроком народной правды для Достоевского». Майков решительно утверждал, что каторга принесла Достоевскому только пользу. Ястжемский – что она развила литературный талант, а Н. К. Михайловский приписывал каторге «влияние безусловно вредное, чисто отрицательное». Мнения же самого Достоевского на этот счет противоречили одно другому. Писатель «то проклинал каторжную жизнь, то как будто благословлял ее».
