Вообще вот это мнение, что якобы на славян – на солдат, рядовых, смотрели, как на пушечное мясо, – оно на опыте нашего батальона совершенно не подтверждалось: делалось всё, чтобы сберечь солдат. И делалось умно. Задание выполняли, но использовалась любая складка местности, любая идея обхода, и по времени как-то учитывалось, когда будет более густой огонь, а когда он может ослабнуть.
И в этом смысле мы все – командиры меньшего ранга, – конечно, учились у него. Я бы сказал, что он своей такой заботливостью, предусмотрительностью просто многим из нас спас жизнь. Я вообще не уверен, что вот попадись другой адъютант старший батальона, другой командир батальона (ну, может быть, и другие были такие же хорошие, мне трудно сказать: я всю войну провел только в одной части), то глядишь, можно было остаться без головы. И я считаю, что обязан своей жизнью, тем, что я сохранился на фронте (а вообще-то в пехоте сохраниться было не так-то легко) – я во многом обязан вот этому высочайшему профессионализму, сообразительности и такому чувству солдатской, офицерской ответственности Андрюши, Андрея Кузина.
Благодаря чему мы переигрывали немцев
И в училище нас неплохо готовили по топографии, и наш адъютант старший, как я уже говорил, придавал очень большое значение умению читать карту. Я вообще читал карту очень хорошо и до сих пор ее хорошо читаю, но в те времена просто это было главное. И я думаю: что, собственно, есть профессионализм военного человека, вот именно такого пехотного командира – командира роты, батальона, – это умение понять, увидеть местность еще до того, как ты на эту местность попал, и понять, как этой местностью воспользоваться. То есть где можно расположить своих солдат, как лучше идти туда, как немцы попробуют ею воспользоваться, – зная психологию, зная, ну, что ли привычки, как действуют немцы.
Немцы всегда действовали довольно однообразно, честно говоря. В этом были свои плюсы – их, так сказать, плюсы. Правильно говорили тогда, что они обычно действуют по шаблону. Но в этом были и их минусы – они были очень предсказуемы. Не то что в теперешних войнах с чеченцами, предположим, или с афганцами: немецкая армия, немецкие солдаты и офицеры были очень предсказуемы. И если ты видел и понимал местность, ты почти наверняка мог предугадать, где они расставят артиллерию, где они поставят пулемет (если он у них есть), где у них будут солдаты находиться. И с помощью карты ты прекрасно понимал, что ты можешь сделать.
То, что мы были гораздо более маневренными, гораздо более гибкими и у нас таких вот стереотипов поведения, шаблонов все-таки не было, как у немцев, – это факт, и в этом смысле, именно в этом смысле мы, конечно, немцев переигрывали. Вот наш, скажем, командир батальона или офицер, планировавший боевые действия, то есть адъютант старший батальона, – его тактическое мышление было гораздо более гибким и эффективным, чем у соответствующих офицеров Вермахта. Тем более что такими небольшими подразделениями у них руководили не офицеры, а в основном обер-ефрейторы, фельдфебели и т. д. – офицер у них уже руководил более крупным подразделением. То, что у нас офицеры как бы спускались до самого низшего звена, это тоже до известной степени способствовало такому переигрыванию немцев в тактическом плане. И я бы сказал, что когда Сталин говорил, подводя итоги войны, что победил там наш экономический строй, наш политический, общественный строй, – это, может быть, верно, но в действительности он упустил очень важную вещь: победил наш более гибкий интеллект, то, что мы называем солдатской смекалкой, большая гибкость военного мышления. Вот это, по-моему, очень важный момент. По крайней мере, на уровне пехотного батальона, пехотного полка, безусловно, это было так.
Как мы обходились без огневой разведки
У нас там среди прочего была такая еще «забава». Из штаба полка вечно требовали, чтобы мы присылали маленькие карты-схемы с расположением немецких огневых средств. Ну, чтобы готовить наступление, нужно было представлять себе, где немцы, где у них пушки, где пулеметы, где у них снайперы и т. д. И для этого велась так называемая огневая разведка, то есть мы как бы провоцировали немцев: делали несколько выстрелов, а те начинали отвечать, и в это время надо было засекать: здесь у них то, здесь у них то, здесь у них то. Причем опять-таки, вот разница между русскими и немцами: если русский пулеметчик стрелял, после этого он немедленно смывался на другое место. Даже поговорка сложилась: что главное для пулеметчика? – вовремя смыться. Отстрелялся – и сразу же тащи пулемет на другое место, и это совершенно правильная вообще политика. А немец отстрелял из своего пулемета – он этот пулемет оставлял на том же месте. Я помню, по нескольку раз даже это бывало: неделя проходила – как он поставил свой пулемет, так этот пулемет у него там и стоит, и никто его оттуда не выгонит.
Ну, иногда мы действительно проводили эту огневую разведку, но иногда ленились: неохота было стрелять, да и потом не очень-то приятно – тут и по тебе начинают стрелять… Чего ради? Если это и не наступление, и ничего, просто ради удовольствия поставить три крестика на карте, а немцы могли после этого стрелять и двадцать минут, и целых полчаса, растревоженные, как пчелиный улей… Поэтому, я помню, не один раз так бывало – значит, сидит это Андрюша со своей картой: «Эх, надо в штаб отправлять донесение, где у них что. Ну, Ленька, куда бы ты поставил пулемет немецкий на их месте?» – Я говорю: «Вот сюда». – «Правильно, и я так думаю, – поставим». И начинал разрисовывать донесение в штаб. По сообразительности, так сказать, а не по данным огневой разведки. Он вел, конечно, достаточно огневую разведку, но иногда бывали и такие казусы.
Когда мы форсировали реку Бобр (по-польски Бебжа), то по болоту было не пройти – там с каждой стороны берег заболочен на полтора-два километра. И наши саперы еще в период затишья проложили огромную четырехкилометровую гать, то есть валили-валили деревья и одно к другому привязывали, состругивая лишние ветки – и можно было по этому настилу и пройти, и проехать на лошадях – машин-то у нас вообще не было. Автомобиль был бессмысленен: просто он не мог бы идти по этому дикому бездорожью, по лесам, по болотам (в Польше и Белоруссии вообще жуткие места), а дороги все минированы и простреливались, так что, конечно, только на лошадях и можно было, а лучше всего пешком, что мы и делали…
Между боями батальон, собственно даже весь полк передвигался таким нестройным маршем. Это не такой марш, как идут в мирное время. Даже не требовалось, чтобы шли в ногу, требовалось только, чтобы было охранение[4] и чтобы люди как можно меньше уставали, потому что нагрузка была страшная: у каждого или винтовка, или автомат, боеприпасы – боекомплект 120 патронов, хлеб, что-то еще в этом вещмешке – какие-то свои пожитки. Каску обычно успевали выбросить сразу, потому что уж лучше пусть в голову попадет, только бы не тащить эту тяжесть, и без того хватало тяжестей. Обочины дорог после прохождения пехоты прямо пестрели оставленными касками. Хозвзводовцы их подбирали, потом выдавали снова, – и опять та же сказка про белого бычка.
