«Было около шести часов вечера; погода была прекрасная. Из окон своей квартиры герцогиня видела, как на спокойном небе вставала луна и как в ее свете вырисовывался силуэт темных массивных башен старого замка; но тут подошедший к ней г-н Гибург увидел, как сверкнули штыки и к дому устремилась колонна, ведомая полковником Симоном Лорьером. В то же мгновение Гибург отпрянул назад с криком:
— Спасайтесь! Мадам, спасайтесь!
Мадам тут же бросилась на лестницу… Поднявшись в мансарду, герцогиня устремилась вместе с тремя близкими ей людьми — Менаром, юной Стилит де Керсабек и, конечно, бесценным Гибургом за камин, откинула чугунную плиту и вместе с друзьями на четвереньках пробралась в тайное убежище.
Вот как рассказывает Гибург продолжение этого поистине шутовского приключения.
«Едва за нами закрылась плита, как в дом ворвались солдаты; возглавлявший их комиссар поднялся прямо в мансарду, которую сразу узнал по описанию доносчика.
— Это та самая приемная гостиная, — воскликнул он.
По всем комнатам были расставлены часовые; выходы на прилегающие улицы перекрыты, все имеющиеся в доме шкафы распахнуты, доски полов и стены подвергнуты шумному простукиванию; во всех каминах зажгли огонь, включая и тот, за которым находился тайник. Хозяйки дома сохраняли присутствие духа и спокойно уселись за стол; кухарка отказалась давать полицейским какие бы то ни было сведения. После шести или семи часов бесплодных поисков префект отдал приказ об отходе, оставив по несколько человек во всех комнатах.
Два жандарма устроились в мансарде. Два веселых малых, которые, чтобы убить время, принялись рассказывать друг другу фривольные байки, к величайшей радости Мари-Каролин.
— Никогда я ничего подобного не слышала! — прошептала она, смеясь.
Но потом ей пришлось подумать о вещах более серьезных. Ночью было очень сыро, и четверо замурованных вскоре начали дрожать от холода в своем тайном убежище. Тесно прижавшись, друг к другу, они грызли кусочки сахара, которые Менар догадался сунуть себе в карман.
К десяти вечера жандармы, также закоченевшие, решили зажечь огонь в камине.
Услышав их приготовления, Мари-Каролин обрадовалась:
— Теперь мы согреемся!
К несчастью, тайник очень скоро стал заполняться густым дымом, к тому же в нем стало нестерпимо жарко. Чувствуя, что начинают задыхаться, Мари-Каролин и ее друзья попытались изменить положение и перевернулись «с невероятным трудом», сообщает Гибург.
Закрывавшая помещение плита раскалилась докрасна, и неожиданно на герцогине загорелась одежда. Все перепугались.
— Не волнуйтесь, я сама справлюсь, — сказала Мари-Каролин.
И она спокойно погасила огонь, сделав пи-пи на свое платье.
Около одиннадцати ночи жандармы уснули, огонь в камине постепенно затух, и положение замурованных снова улучшилось. Прошла ночь.
— Может быть, на рассвете они совсем уйдут, — сказала Мари-Каролин.
Но с наступлением дня жандармы пробудились и снова разожгли огонь. И сразу еще более густой дым, чем накануне, проник в убежище».
На этот раз, сообщает Гибург, «никакой надежды не осталось, и герцогиня смирилась».
Толкнув плиту, которая сразу открылась, она крикнула:
— Погасите огонь, мы сдаемся!
С черным от дыма лицом, с покрасневшими глазами, со сгоревшим наполовину платьем, она выползла из укрытия на четвереньках по горячему пеплу. Оказавшись в комнате, она встала и сказала обоим изумленным жандармам:
— Я — герцогиня Беррийская; вы оба французы и военные, я вверяю себя вашей чести!..
Через несколько дней Дейц явился в министерство внутренних дел и потребовал причитающиеся ему пятьсот тысяч франков.
Тьер выложил ему все до одного, франк за франком. С помощью пинцета…
ГЕРЦОГИНЯ БЕРРИИСКАЯ РОЖАЕТ В ТЮРЬМЕ
В любых обстоятельствах она рожала ребенка…
Анри д'Альмера
Через несколько дней после ареста Мари-Каролин была доставлена по морю в цитадель Бле, куда и была заключена.
В начале ноября полковник Шуссери, лично ответственный за свою знаменитую пленницу, сообщил маршалу Сульту, что герцогиня «очень нездорова и столь же впечатлительна».
В цитадель прибыл врач Жентрак и прослушал Мари-Каролин. Сделав это, он ограничился тем, что прописал успокоительное питье и ножные ванны.
На другой день, немного успокоенный полковник Шуссери сообщил в военное министерство, что у принцессы лишь легкое недомогание. Впрочем, он счел нужным добавить:
«Такое впечатление, что живот ее несколько округлился, что, однако, не было отмечено врачом, хотя многие это видели».
Действительно, в тот же день лейтенант Фердинанд Птипьер, адъютант полковника Шуссери, записывал в своем дневнике:
«У мадам походка и живот беременной женщины, со сроком пять-шесть месяцев. В то же время я бы не сказал, что со дня приезда ее комплекция постепенно увеличивалась. А ведь я видел ее каждый день. Беременна ли она?»
Вскоре этот вопрос уже задавали себе буквально все. Все, но не д-р Жентрак, который продолжал приписывать затрудненное дыхание Мари-Каролин сырому и холодному воздуху, которым она дышала в цитадели.
Шуссери попросил его еще раз, теперь уже полностью, осмотреть герцогиню и рассеять все сомнения. Последовавшую за этим сцену описывает Птипьер:
«Доктор собрался было решительно приступить к выяснению главного вопроса. Но она не дала ему это сделать. Едва только он произнес первые слова, она воскликнула:
— Я вижу, к чему вы клоните! Ведь я беременна, верно? Ну и что, это уже в четвертый раз.
С этими словами она встала со стула:
— Смотрите, господин Жентрак, убедитесь сами, — сказала она, распахивая одежду. — Ощупайте мой живот!
И, после того как г-н Жентрак сквозь нижнее белье сделал самые общие наблюдения, она обхватила обеими руками свой живот и сильно нажала на него.
— Вот, — сказала она с горечью, — как я беременна! Вы оказали бы мне куда большую услугу, если бы избавили меня от этой болезни».
Обманутый в который уже раз дерзостью Мари-Каролин, д-р Жентрак вернулся к полковнику Шуссери и заявил ему важным тоном:
— Я не думаю, что герцогиня беременна. Если ее живот и увеличен, то это вследствие расширения селезенки.
Он прописал ей ванны с последующим растиранием и удалился.
Полковник, все более озадаченный, решил попросить военного министра прислать парижских врачей. Сульт назначил д-ра Орфила, декана медицинского факультета, и д-ра Овити, который когда-то лечил Мари-Каролин. Оба специалиста прибыли в Бле 24 января. Увидев их входящими в комнату, герцогиня, казалось, испугалась. Потом взяла себя в руки и сказала, что готова дать себя осмотреть.
