наблюдать, как проводятся велосипедные гонки в саду Латвийского клуба. Мы часами наблюдали за ними вместе с сыном владельца дома, со знанием дела оценивая гонщиков. Под крышей одного из сараев обитали два здоровенных пса, бдительно охранявшие владения хозяина, отгороженные от нашего сада забором. Напротив моего окна была небольшая лесопильня, где изготавливали доски и где, разумеется, стоял неуничтожимый смолистый дух свежей стружки.
Однажды жаркой августовской ночью я долго не мог заснуть. Окно было открыто. Как вдруг я заметил, что там, снаружи, стало светлее — словно от потрескивающего факела. Я подумал, что это сын хозяина балуется только что проведенным электричеством в переднем доме, и выскочил из кровати, чтобы напугать его каким-нибудь индейским криком.
Прямо под моим окном у забора стоял какой-то мужчина в спортивной шапочке и бросал зажженные спички в костер из стружек и мелких деревянных обрезков. Поджигатель! Я закричал что было сил: «Пожар! Пожар!» Слышно было, должно быть, за километр. Мужчина поднял голову, побежал за угол и одним махом перескочил через забор. Но я узнал его.
Пожар внизу меж тем разгорался. Продолжая истошно кричать, я кубарем скатился с лестницы, чтобы разбудить родителей. Они, с трудом еще понимая, что происходит, стали напяливать на себя одежду. А дровяной склад за нашим домом горел уже в пяти местах.
Приехали пожарные, подоспела подмога, но только через несколько часов удалось справиться с огнем. Кроме пожарных, прибыли и полицейские — ведь мысль о поджоге сразу пришла всем в голову, — а среди них и русский следователь.
Тут-то, наконец, я попытался заговорить о том, что увидел, — в суматохе было поначалу не до того. Следователь быстро увел меня в дом. Здесь, стараясь, по-видимому, расположить меня к предельной откровенности, он положил руку мне на плечо. Отчего-то я вдруг испугался и рванулся прочь, чтобы позвать на помощь отца, следователь побежал за мной и столкнулся лоб в лоб с моим родителем. Между ними началась перепалка. Русский заподозрил отца в том, что он вместе с хозяином дома, которого он принял за его компаньона, инсценировал этот поджог. Но тут он, что называется, не на того нарвался. Отец так рявкнул на несчастного мелкого чиновника, что тот стал озираться в поисках защиты со стороны сопровождающих его полицейских. Когда же он узнал, кто стоит перед ним, то стал униженно извиняться, превратившись из свирепого Голиафа первых минут этого диалога в маленького человечка с самыми вежливыми манерами. Тем не менее он должен был меня допросить.
В глубине за сараями, на самом краю участка, стоял маленький домик, в котором жил управляющий с женой и сыном. Этот сын был конюх и кучер, ибо при дровяном хозяйстве были, конечно, и лошади и огромные фуры, на которых доставляли дрова заказчикам или отвозили товары в порт. Кроме того, в его обязанности входило и кормить псов — неудивительно поэтому, что эти звери не тронули и даже не облаяли его.
Его-то я и видел под своим окном, этого увальня с грубым, испитым лицом, который вечно всюду скандалил и буянил. За несколько дней до того он разругался с хозяином и должен был получить расчет
Пожарные уже устроились с колбасой и пивом под моим окном, мирно беседуя со мной и служанками, когда перед самым рассветом появился сын управляющего. Он сделал вид, что страшно удивлен происходящим, и притворился пьяным. На меня он поглядывал искоса, якобы не замечая иронию в моих словах, и вскоре, пробормотав что-то невнятное, удалился.
У него конечно же нашлось алиби; его дружки встали за него горой, уверяя, что в означенное время он гулял вместе с ними. И хотя в полицейском участке, куда отец меня всякий раз отвозил, меня подолгу допрашивали, толку от этого не было никакого, поскольку я был еще несовершеннолетний и, стало быть, по тогдашним законам неполноценный свидетель.
Поначалу-то я очень важничал — еще бы, оказаться единственным свидетелем в таком шумном деле, это было, конечно, не слабо. Кроме того, не вмешайся я вовремя, оно бы вообще кончилось скверно. Владелец складов хотел подарить мне велосипед, и страховое агентство оценило мой истошный вопль, подарив мне чудесный фотографический аппарат, — это алюминиевое сокровище сильно повысило мой престиж в собственных глазах. Не говоря уж о том, что этой штукой мне легче было ограждать себя от вечного тона превосходства моих задавак-сестер.
А в остальном, как водится, вышли одни неприятности. Уже через несколько недель наша служанка принесла домой угрожающие слухи, что нас с отцом притянут к ответу за наведение подозрений на невинного человека. Однажды отца обругали по дороге на работу какие-то незнакомые люди, а поскольку его путь в бюро пролегал по пустынной улочке, дальнейшее выяснение отношений могло плохо кончиться — отцу как-никак в это время было уже около шестидесяти. А меня те же люди подстерегли один раз по дороге из школы.
Неподалеку от нашего дома проходил старый городской канал, отведенный от Дриксы. Был он давно заброшен и со временем превратился в мелкое вонючее болото, над которым был перекинут каменный мост. Там-то и прихватили меня трое диковатого вида мужчин в рабочих спецовках. Прижав меня к перилам, они что-то выкрикивали по-латышски; толком я их не понимал, но догадывался, что они желают сбросить меня в воду — перспектива малоприятная. Я, конечно, упирался как мог, но что я мог против троих? К счастью, улица в это время не была пустынной, нашлись прохожие, которые за меня вступились. Особенно усердствовали две старые женщины, набросившиеся на хулиганов с руганью и вырвавшие меня из их лап. Домой я явился позже обычного и в сильном волнении.
Это переполнило чашу терпения. Поскольку отцу моему и без того приходилось довольно далеко шагать на работу и обратно, да к тому же дни становились все короче, и в наступающей под вечер темноте могло случиться что угодно, родители решили переехать на другую квартиру, которую и подыскали на старой доброй Шрайберштрассе, недалеко от нашей самой первой квартиры. Шесть больших комнат и просторный симпатичный сад с цветами, ягодами и фруктовыми деревьями. В самом начале осени мы переехали.
Разумеется, вся эта история выбила меня из колеи, так как впервые в жизни я столкнулся с несправедливостью и преступлением. И не только это одно. Внезапно обнаружились люди, которым мы не сделали ничего дурного и которые были явно настроены против нас. Меня особенно потрясло, что нашлись лжесвидетели, которые под присягой поклялись, что у поджигателя есть алиби. Никто не сомневался в том, что дом поджег он, так как же можно было клясться, что это не так? Отец высмеял меня, когда я поделился с ним своим недоумением: уж таков этот мир и мне пора к нему привыкать. Правда, сцену поджога я обратил в свою пользу, употребив ее как материал для очередной своей пьесы. Действие в ней разворачивалось во время нашествия врагов, которые опустошали город; воспользовавшись этим, преступник поджег дом своего благодетеля.
