Я долго смотрел, как среди темной толчеи вспыхивали серебряные точки, вновь опускаясь после того, как пульсирующая фигура, которую они описывали, завершалась. Что это были за сигналы и для чьих глаз они были предназначены?
Я долго смотрел — здесь в простейшем образе открывалось то, что у нас называется триумфом. Присутствовали все его элементы: и безымянная масса, стекающаяся воедино, и ее пульсация, и ритм, и напряжение, которое разряжалось в высшем порыве индивидуума, отделяющегося от толпы и вбрасываемого в свет. Так из сонма воинов и из серых полчищ высвечиваются герои, бойцы-одиночки, так отделяется, сияя своим облачением, солист от кордебалета и так песнь великого певца вырывается из концертного хора.
Как глубоко, как просто то, что живет в нас и обостряет наши чувства, заставляя биться сердца, — колыбель морских волн, воспоминание о плавниках, крыльях, телах драконов, солнечных и звездных часах универсума, великая страна мечты и детства, страна становления. А над нами — мраморные мосты в форме радуги, с высоты которых все видится как обретшее смысл.
Париж, 3 мая 1944
Во время обеденного перерыва на собачьем кладбище, сооруженном на одном из маленьких островов Сены у Порт-Леваллуа. Перед входом — памятник сенбернару Барри, спасшему жизнь более сорока заблудившимся в снегу путникам. Он — противоположность Бесерилло, большой кровожадной собаке, разорвавшей сотни голых индейцев. Человек со своими добродетелями и пороками как в зеркале отражается в животных, которых он воспитывает. Это место напомнило мне дни детства и те игрушечные кладбища, где мы хоронили насекомых и мелких пташек.
Продолжил Послание к Евреям; здесь еврейский род — на чистом древе, без окулировки — распускается своим высшим цветом. Очень хорошо сказано о сублимации жертвы — и явно, и между строк.
В виде прогрессии можно предложить: Каин/Авраам/Христос: Авель/Исаак/Иисус.
Здесь представлена последовательность священников и жертвоприношений. В каждой из этих параллелей открывается новое состояние общества, права, религии.
Париж, 4 мая 1944
У Флоранс. Кроме д-ра Верна и Жуандо я встретил у нее также Леото, одетого по моде 1910-х годов, — с длинным и, как шнурок, узким галстуком, завязанным бантом. В своем писательстве он не отклоняется от прямой линии, свободной от романтической размягченности, и менее празднословен, чем другие его коллеги, которых я наблюдал до сих пор.
Беседа о «Mercure de France»,[271] затем о языке и стиле. Леото ненавидит образы, сравнения, околичности. С абсолютной точностью и лаконизмом автор должен выражать то, что думает. Он должен непрестанно заботиться о ритме и оттачивать стиль. «J’aime plutôt une répétition qu’une préciosité».[272] Если хочешь сказать, что идет дождь, так и пиши: «Идет дождь». На возражение Полана,{194} что пусть тогда пишут чиновники, Леото сказал: «Alors, vivent les employés».[273]
Он придерживается мнения, что словами можно выразить все, что хочешь, и что при совершенном владении языком можно избежать малейшего несоответствия между сказанным и помысленным. Правда, это касается только неметафизиков. Но только их он и признает.
Что меня привлекает в нем прежде всего, так это позиция человека, определенно и точно знающего, чего он хочет, — сегодня это встречается не так часто, как принято думать.
На замечание, что Виктор Гюго относится к авторам, коими я до сих пор пренебрегал: «Vous pouvez continuer».[274]
Париж, 5 мая 1944
О морской символике. Если молодые супруги ожидают девочку, то в Турене принято, чтобы мать носила на шее цепь из окаменелых ракушек. Это в связи с превосходным сочинением Мирчи Элиаде, которое я прочитал в «Залмоксисе».
Стиль: «Сюда удалилась королева Гортензия, после того как побывала на троне и на нее пал весь позор клеветы». Из перевода «Замогильных записок» Шатобриана.
Такая фраза так же неудобоварима, как и выезд на встречную полосу.
Париж, 7 мая 1944
Вечером у пруда в Сюресне, где наблюдал за жизнью цветущих кленов. Как обычно, над полосой отчуждения кружили авиаэскадры, обстреливаемые с разных сторон. Таковы образы и звуки, ставшие неотъемлемой частью повседневности.
Иудино дерево и тот особый штрих, какой оно придает вечерней палитре. Розовый цвет переходит в нем в красно-коралловый, что производит более определенное впечатление, чем окраска цветов персика, боярышника или красного каштана. К тому же этот тон и теплокровней.
Париж, 8 мая 1944
Ночью сны о трилобитах, которых я раздобыл в институте лейпцигского минералога Ринне. Я купил их по каталогу, а недостающих взял в слитках, упакованных с исключительной тщательностью частично в золото, частично в красный сургуч. Как и все мои палеонтологические сны, этот тоже отличался особой выразительностью.
До полудня меня навестил Клеменс Подевильс, сопровождавший Роммеля на одной из экскурсий вдоль Атлантического побережья, которую тот недавно совершил. В стремлении увидеть всех бойцов перед акцией скрывается античная черта. Маршал хочет воевать за побережье: «Противник должен погибнуть на воде». Этим вызвана и предпринятая им концентрация резервов.
Высадка занимает все умы; и немецкое руководство, и французы считают, что это произойдет в ближайшие дни. Какие выгоды высадка принесет англичанам? Они похожи на банкира, из непостоянства ситуации на Востоке извлекающего основательную пользу. Какой же смысл прерывать эту выгодную партию? Тем не менее, даже если отвлечься от намерений американцев, выгод здесь множество: позиция русских может стать слишком сильной, но она может и слишком ослабиться. Они могут угрожать переговорами. Но им препятствует существование Кньеболо: пока он у дел, он играет роль скрепки для любой направленной против Германии коалиции, Он принадлежит к тому сорту людей, кто, по словам Гёте, «восстанавливает против себя универсум».
Называть отчаянным положение Германии пока еще рано, — но до чего же отвратительно созерцать весь этот спектакль!
Париж, 10 мая 1944
Ночью налеты и тяжелые обстрелы. Агенты предсказали начало высадки на четыре часа утра.
Закончил «Passe-Temps» Леото. Есть разные авторы, как есть разные рыбы, птицы, насекомые. Что восхищает в них, так это уверенное владение своей стихией. Таков и Леото. Родственны ему — у французов Шамфор, у немцев Лихтенберг. Записываю в качестве цитаты: «Être grave dans sa jeunesse, cela se paie, souvent, par une nouvelle jeunesse dans l’âge mûr».[275]
У него, вслед за Руссо, можно поучиться, как приправлять сухостью откровенные признания. Правда, при этом подвергаешься опасности впасть в цинизм. Данная же книга — настоящий кладезь цинизма.
Далее «Справочник для партизан», в третьем издании 1942 года, русская боевая инструкция. Здесь в главе «Разведка» фраза: «Вражеские трупы следует маскировать» — глубокомысленный синоним для «хоронить».
Париж, 12 мая 1944
Нудный разговор на авеню Ван Дейка. Но мне повезло, ибо перед окнами цвел большой красный каштан. При дневном свете я увидел это дерево словно впервые. По-видимому, при неблагоприятном освещении цветки слегка теряют в окраске и принимают матовый, коричневатый, телесный оттенок. Зато при ярком солнце они выделяются светящимся красным кораллом на фоне голубого неба. В тени они тоже очень пластичны — выступают из зеленой листвы, будто вылепленные из розового воска. Позднее, при увядании, их лепестки опадают таким плотным слоем, что вокруг ствола образуется темно-красное теневое кольцо. Это придает им дополнительную прелесть — в сброшенном цветочном платье.
Речь шла об использовании кавказских батальонов, надзирать за которыми, поскольку они находились в распоряжении главнокомандующего, поручено майору Реезе и мне. Скучное и безрадостное занятие, но техническая сторона его обеспечивается, слава Богу, людьми генерала Нидермайера, специалистами по Востоку. Генерал решил использовать для этого огромные массы военнопленных. Но пока они пребывают на завоеванной территории, дело доходит до разных злоупотреблений, и все это валится на нашу голову. В метро парижане с удивлением рассматривают монголов в немецкой униформе. Абсорбируются желтые породы муравьев. Надзор требует особых умений; наряду с доверенными людьми, известными в качестве таковых боевым отрядам, у шефа есть еще другие, тайные агенты, а эти, в свою очередь, контролируются третьими. Такие формирования совершенно выпадают за рамки принятых норм; без деспотической власти они были бы невозможны. В связи с этим среди офицеров появляются типы нового образца. Сам Нидермайер в высшей степени странен. Во время мировой войны он стал зачинщиком беспорядков то ли в Персии, то ли в Афганистане; помню, как Штапель окрестил его немецким Лоуренсом.{195} На Кавказе я видел его фотографии, где он стоял среди целого сонма азиатов. В нем способности к географии соединились со склонностями этнографическими и стратегическими.
