— Вы правы. До свидания. Завтра я вам все расскажу.
На нашем аэродроме было пусто. Полк улетел на задание. Мы сели. Самолет еще не закончил пробег, а я, открыв фонарь, приподнялся на сиденьи и, надрывая связки, закричал:
— Бо-ом-бы-ы-ы!
Меня поняли сразу. В эскадрилье забегали, засуетились. Откуда ни возьмись, появились бомбы, лебедка для подвешивания. Оружейники работали, как маги, как волшебники. Минута, другая, третья…
— Все готово, товарищ командир!
— Молодцы, спасибо. От винто-ов!..
И вот мы отбомбились, отошли от цели, взяли курс домой. Я весь в напряжении, я чего-то жду.
Придирчиво вслушиваюсь в работу двигателей: может, уже есть какие симптомы? Нет. Моторы поют, урчат! «Ровно-ровно-ровно-ровно!» Ничего похожего.
Я обескуражен: неужели обманулся?
Под нами линия фронта. Надо снижаться. Идти над своей территорией на такой высоте рискованно: свои могут обстрелять из зениток. И снижаться боязно.
И тут сдал мотор. Левый. Хорошо сдал, красиво: с искрами, с дымом, с языками пламени. Вот оно!
Быстро принимаю меры к ликвидации возможного пожара.
— Заяц! Свяжись с КП, передай: «Отказал левый мотор. Идем на одном. Приготовьте посадку».
Мои предчувствия оправдались, и совесть моя чиста. Ах, какой же опасности мы избежали! И все это командир Щербаков. Был бы на его месте сухарь, флегматик, хлебать бы нам горе полными ложками…
Наш самолет опять набит до отказа. Но это уже другой самолет — новый. И настроение у меня другое. Так весь мир и обнял бы!
Сегодня утром в штабе мы мимоходом встретились с Щербаковым. Командир сделал движение, будто хотел обнять меня. У меня был такой же порыв, но кругом люди. Мы только переглянулись и поняли друг друга без слов. Слегка коснувшись пальцами моей груди, он спросил:
— Ну как, а сегодня тут в порядке?
Я засмеялся:
— Еще бы, товарищ командир. Порядок полный!
— Ну и ладно. По маршруту опять гроза. Но сейчас это уже хорошо. Мы выпустим тебя пораньше, чтобы ты мог вернуться домой затемно. Понял? — И прошел.
Я смотрел ему вслед, не веря ушам. Да при такой ситуации полет этот будет увеселительной прогулкой! Вернуться затемно, подумать только!
Мои пассажиры, уже одетые во всю свою амуницию, лежали поодаль, курили. Только девушка была в стороне, и возле нее увивался Заяц.
Я подошел и прилег возле старшего группы. Это был лет сорока, коренастый, с артистической внешностью мужчина. Крупная голова его с рыжеватыми волосами была разделена безукоризненным пробором. Нос с горбинкой. Густые нависшие брови. Голубые глаза смотрели важно и надменно. На среднем пальце холеной руки красовался перстень с крупным бриллиантом. Он лежал на животе, закинув ногу на ногу и подперев обеими руками массивный подбородок, курил папиросу, задумчиво пуская вверх кольца синеватого дыма.
— Закуривайте. — Он пододвинул мне большой золотой портсигар, украшенный каким-то замысловатым гербом и драгоценными камнями.
— Спасибо, не курю, — сказал я, рассматривая портсигар.
Он перехватил мой взгляд, вздохнул.
— Не ломайте голову, — сказал он. — Бутафория. Портсигар, конечно, золотой, и камни настоящие, но… все равно бутафория.
— А девушка? — поинтересовался я. — С маузером. Тоже бутафория?
Он усмехнулся, глядя на флиртующего Зайца:
— О, не-е-ет, девушка настоящая. Маузер тоже. Между прочим, она может с любой руки, хоть с правой, хоть с левой, влепить десяток пуль в полной темноте, только по шороху, в предмет величиной, ну, скажем, с консервную банку на расстоянии двадцати метров.
Я опешил:
— Такая… такая воздушная?!
— Вот именно — воздушная. Она прыгает уже девятый раз.
Признаюсь, у меня по спине поползли мурашки. Трудно было отказаться от установившихся взглядов: раз нежная, изящная — значит, слабая, беспомощная.
Но у меня было к старшему дело: самолет наш был совершенно не приспособлен к сбрасыванию парашютистов и тем более громоздких грузов. Хвостовой люк узок и неудобен; для каждого раза требовался отдельный заход, а у нас парашютистов четыре и тюков девять. Значит, нужно сделать тринадцать заходов и, конечно, на малой высоте. Но на какой: двести, триста метров или на сто?
Вот об этом я и спросил у старшего. Тот задумчиво пыхнул папиросой.
— Как можно ниже, — ответил он.
Мое самолюбие было задето. Да за кого он меня принимает!
— А можно и с бреющего! — вызывающе сказал я. — Подойдет?
— Вполне, — ответил старший.
И я попался! Ночью сделать на бреющем полете тринадцать заходов?! Но пятиться было поздно. Назвался груздем — полезай в кузов!
— Хорошо, — сказал я. — Будем бросать с бреющего. Но как я узнаю о результатах?
Тот пощелкал наманикюренным пальцем по фляге:
— А факел?
Я недоверчиво хмыкнул.
— Да вы же не успеете!
— Успеем.
Я пожал плечами. Выторговать хотя бы метров пятьдесят высоты не удалось. Ну, ладно, с бреющего так с бреющего.
Вскоре прибежал посыльный, как и вчера, принес сводку погоды и распоряжение на вылет. Сводка была великолепной — гроза в районе Курска.
Линию фронта мы прошли засветло, между грозовых и слоисто-дождевых облаков. Очень удобно и хорошо. Если привяжется фриц, мы уйдем от него в дождевую муть. А пока, лавируя меж ними, идем открыто на высоте трех тысяч метров. Внизу, под нами, на нашей земле снуют вражеские автомашины. Взлетают, садятся самолеты. Как у себя дома. Сердце мое негодует. В нем только ненависть. Острая, болезненная, лютая.
Слева и справа бородатые облака поливают землю дождем. Сходясь, обстреливают друг друга огненными клинками молний. Под нами пересекающим курсом прошли четыре «Мессершмитта».
— Заяц, смотри!
— Вижу, товарищ командир. Идут мимо.
Ясно! Конечно, кому из них придет в голову, что днем, на таком отдалении от линии фронта идет совершенно открыто самолет противника.
Впереди сплошная облачность и дождь. Влетаем в ливневый грохот. Хорошо! Каскады воды хлещут в ветровое стекло. Спокойно, не болтает. Машина словно замерла. Только вот неудобно — вода течет на колени. Пахнет озоном, прибитой пылью и деревней, какую я помню с детских лет. На душе моей празднично.
Постепенно день гаснет. Темнеет, наступает ночь. Дождь хлещет по-прежнему. Идем вслепую на высоте триста метров. Моторы гудят, гудят. Хорошо, уютно.
— Заяц, как там пассажиры?
— Спят, товарищ командир.
Я удивлен:
— Спя-ат? Вот молодцы! И девушка? Отвечает не сразу.
Потом нерешительно:
— Нет, товарищ командир, девушка не спит.
— Хе-хе! — вмешивается Евсеев. — А что же она делает, а, Заяц?
— Она… помогает мне, — нехотя признается радист.
