Я вступаю на грунтовую дорогу. Она проходит вдоль ущелья через все горы. Склоны ущелья крутые и голые, а где-то глубоко внизу заметен тоненький ручеек, на берегу которого виднеется зеленая растительность. Она кажется крохотной и нежной, как начало всякой жизни.
В конце ущелья, на высоком его склоне расположена деревня. Я подхожу к ней и вижу забор, а рядом билетную будку. Мне навстречу выходит молодая женщина, на голове у нее фуражка, на шее висит связка ключей. Вся она кажется необычайно подвижной. Она радушно говорит:
– Добро пожаловать в ущелье Туюй!
Она рассказывает мне, что за деревней находятся пещеры со старинной буддийской настенной живописью. Но сейчас их нельзя посмотреть, потому что они сильно повреждены и там ведутся реставрационные работы.
Когда я разочарованно поворачиваю назад, она останавливает меня: не только пещеры, но и сама деревня достойна посещения! Видел ли я когда-нибудь исконное уйгурское поселение? Я стою перед билетной будкой и оградой и вспоминаю маленькие деревушки на своем пути. Разве их нельзя назвать «исконными»?
Билет в деревню стоит пятьдесят юаней. Экскурсовод показывает мне дом с большой деревянной верандой, где я могу провести ночь. Еще одна зеленая купюра в пятьдесят юаней покидает мой карман. Я оставляю свой багаж, и мы отправляемся гулять по деревне. Она крошечная. Дома из глины, дома из камня, внутренние дворики. Экскурсовод показывает мне кабель, протянутый между домами.
– Раньше здесь не было электричества, – говорит она, – деревня была практически отрезана от внешнего мира.
– А как люди добывали себе пропитание?
– Земледелием, виноградниками, кроме того, вели натуральный обмен с соседними деревнями.
В центре стоит мечеть, которая кажется слишком большой для такой скромной деревни.
– Это было первое, на что потратили местные жители деньги, полученные от туризма, – говорит экскурсовод и значительно кивает, – здесь живут очень религиозные люди.
Сама она относится к народу хуэй. Это большое преимущество, объясняет она, так как в культурном плане она стоит между ханьцами и уйгурами и понимает как тех, так и других. Я вспоминаю, как Якуб ругал двуличных представителей хуэй. Я спрашиваю ее, соблюдает ли она рамадан, и она говорит, что ее работодатель не очень положительно относится к тому, что она целыми днями ничего не ест: «Это вредно для здоровья». Она приводит меня к месту, возвышающемуся над деревней, и показывает на дом с деревянной верандой.
– Семья, у которой ты остановишься, первая пошла навстречу прогрессу, – говорит она, значительно поднимая брови, – и сейчас это самые богатые люди в деревне.
Я смотрю на ущелье, на мечеть, на крошечные домишки рядом с ней и на Пылающие горы на горизонте. Куры кудахчут, кто-то что-то пилит, воздух наполнен тихим дыханием деревенской жизни. Я не единственный гость здесь. Когда я сажусь на веранде за низенький столик, ко мне приходит молодой человек. У него мягкие черты лица и высокий голос, он представляется мне как Лиу Венкиан, студент художественной академии в Сиане.
Он пришел сюда, чтобы писать эту деревню. Он с пониманием относится к моему путешествию и говорит:
– Хорошо, когда можно посвятить такому занятию свое время.
Хозяйка приносит нам лапшу и чай, мы сидим на ковре при свете лампочки, вокруг нас лежит спящая деревня.
– Я завидую тебе, – говорю я Лиу Венкиану, и он удивленно поднимает на меня глаза.
– Почему же?
– Ты можешь изображать вещи так, как ты хочешь. Например, с электрическими проводами или без них.
Он смеется.
– Для моих картин это не так важно. Я пишу настроение.
Он всегда мечтал стать художником, но его семья была бедной. В четырнадцать лет он бросил школу и начал искать работу, вкалывал на стройках и фабриках, везде, где мог заработать денег. В свободное время он писал и пробовал поступить в художественные институты, и ему повезло: его приняли в художественную академию в Сиане. С тех пор он ездит по стране в поисках мотивов.
Он интересуется, бывал ли я когда-нибудь ограблен. Я качаю головой, и он улыбается: с ним это часто случалось. Наверное, потому, что он выглядит таким молодым и безобидным. Впрочем, теперь он научился защищаться.
– Сколько же тебе лет, маленький Лиу?
– Тридцать один.
Я чуть не подавился. На вид ему можно дать чуть за двадцать.
– Ты женат?
– Нет.
Мы замолкаем и едим свою лапшу. Потом он снова начинает рассказывать. Проблема в том, что его не одобрили родители подружки. Она риелтор и хорошо зарабатывает, а он то немногое, что зарабатывает, тратит на краски и холсты и постоянно разъезжает по стране.
– Но она знает, что я никогда не уезжаю надолго и всегда возвращаюсь к ней, – говорит он.
Наутро, когда я прощаюсь с пожилой супружеской парой – хозяевами дома с верандой, мой друг художник уже стоит перед мольбертом. Я встаю рядом. Его картина выполнена в широком формате, на ней много цветов и мало деталей. Он изобразил деревню такой, какой я ее увидел. С ее тихими звуками, похожими на музыку. Я думаю о мечети, построенной местными жителями. Скоро они купят себе цифровые камеры и ноутбуки, такие же, как у меня.
– Деревня меняется, – говорю я.
Лиу Венкиан рассеянно кивает:
– Все меняется.
В городе руин Гаочан играют уйгурские дети. У некоторых из них волосы такие светлые, что они выглядят настоящими блондинами. Они смеются, глядя на меня, а я смеюсь в ответ. Когда они узнают, что я не понимаю уйгурский, зато знаю китайский, звучит выражение «А Ган» – Форрест Гамп. Давненько я его не слышал.
Солнце жарит.
Я оставляю поклажу на кассе и вхожу на четырехугольную территорию руин. Они коричневые и хрупкие, большинство из них похожи не на остатки зданий, а, скорее, на бесформенную кучу глины. Я хожу по жаре и с трудом могу себе представить, что когда-то здесь находилась столица империи.
Во время своего путешествия в Индию монах Сюаньцзан пробыл здесь длительное время, тогда Гаочан был одним из самых крупных и оживленных перевалочных пунктов на Шелковом пути. Много веков спустя монголы разрушили его до основания, и никто не счел нужным отстраивать его заново.
Я ищу тень, но ее тут нет. Я слоняюсь по давящему, пыльному прямоугольнику, который когда-то был городом. Потом я направляюсь к его центру. Там стоит несколько высоких зданий, одно из которых похоже на буддийскую ступу. В нем проделано много ниш, где раньше стояли статуи или картины, в некоторых еще можно разобрать следы.
Старый бородатый уйгур сидит на земле и играет на флейте. Он выглядит усталым.
Жара. Я слушаю мелодию и смотрю на пустые ниши.
